Экраны погасли. Корабль пришельцев совершил изящный стремительный разворот, стал удаляться по гиперболической траектории в сторону ядра Галактики.

Бросившиеся было вдогонку корабли землян отстали…

Наверно (и даже наверняка), возрождение наступило бы и б этого события.

Исторические процессы волнообразны, после наивысшей фазы спада начинается подъем. Собственно, все было подготовлено предыдущим, назрело и созрело: и технические способы, общий язык, и, самое главное, все большее распространение социалистических, коллективистских идей — убежденность, что только в них, в объединении раздробленного человечества в разумно и мощно действующее целое, спасение его от гибели. Недоставало — особенно для тех ленивых умов и слабых душ, которые норовят то возлагать надежды на других, то винить во всех бедах других (таких всегда немало), последней малости: наглядного и убедительного толчка.

Визит пришельцев и послужил таким толчком. Все были посрамлены, унижены, все почувствовали себя виноватыми. И как-то быстрее начало доходить до сознания, что ни технические, ни общефилософские идеи сами по себе не материализуются.

Надо действовать.

Не коралловые чудеса Инда и не переход на солнечную энергию спасли планету — как не нейтрид и не тепловая энергия губили ее. Дело было в людях, и начинать приходилось с себя. Сникли, исчезли противостоящие друг другу и взаимно обличающие друг друга организации — были люди в беде, стремящиеся выбраться из беды. Началось согласование действий, совместное планирование, единение усилий.

…Берн, вникнув в историю, новыми глазами стал глядеть и на Ило: вот человек из того же XX века, что и он… Ну, правда, родился не в начале, а в конце его, в 1985 году, но мог быть ему внуком (а Иоганну Нимайеру даже и сыном). Человек, который прожил все это время! Не проспал, не пролежал в анабиозе в шахте, а участвовал в событиях и свершениях, делал новый мир.

Но глубоко на эту тему профессор не задумывался: в душе зарождались сомнения, которые не хотелось переводить в слова.

Берн прохаживался по краю летающего острова, как по кабинету: пять шагов туда, пять обратно — по лужайке с короткой травой. Теперь у него нет кабинета. Собственно, недолго и устроить, приказать ИРЦ на каждой стоянке соответственным образом обставлять ему коттедж. Но это не то: так каждый сможет заказать себе кабинет. Соль не в том, что у него прежде был кабинет, а в том, что у него был, а у других — нет.

Солнце садилось. Тихо было на земле — как бывает тихо в степи у большой реки на закате. «Лапута» — и на ней было тихо, детишки угомонились — поднялась в уплотнившемся воздухе, плыла на километровой высоте. Ее едва заметно уносило от реки. Луг на правом берегу залил туман, только верхушка продолговатого холма выступала там из белесой глади, будто темная спина огромной рыбы. И оттуда, из-за реки, из хрустальной тишины и тумана легкое движение воздуха донесло фразу:

— Ну, Дин… ну, пусти! — произнесенную женским голосом. Профессор всмотрелся, ища на туманном лугу женщину и Дина, который не отпускал, — ничего не увидел. Вздохнул. Мысли приняли иное направление.

…Перед отлетом с командой «орлов» и Ило из Самарканда он нашел в укромном месте сферодатчик, поколебавшись, сказал:

— Лиор 18, Гобийский Биоцентр.

Шар, помедлив самую малость, осветился. Внутри была Ли. Сначала видна была только ее голова, за ней часть малахитовой стены «корпуса Ило», струя фонтана и ветвь с просвечивающими на солнце листьями. Ли шла в корпус. Берн смотрел на милый профиль с чуть вздернутым носиком, на задумчиво сжатые припухлые губы; витые пряди золотистых волос около шеи пружинками подрагивали в такт шагам, касались смуглого плеча. Постепенно в шар вместилось тело, руки, шагающие стройные ноги — Ли удалялась.

«Ли!..» — скорей подумал, чем позвал Берн.

Молодая женщина остановилась будто в раздумье, начала оборачиваться… В тот же миг профессор леопардом сиганул в кусты, оцарапался, присел там с колотящимся сердцем. Он вдруг понял, что боится встретиться с Ли взглядом.

Уже в кустах Берн сообразил, что мог просто прикрыть шар ладонями.

— Дурак! — в сердцах сказал он сферодатчику, вылезая, когда изображение погасло. — Я просто хотел посмотреть. ИРЦ ошеломил его ответом:

— Это замечательно, Альдобиан 42/256, что ты хоть сам уже знаешь, чего хочешь!

Электронная выразительность, юмор автомата.

Как он был душевно слеп: «студенточка»! А она более зрелая и сильная, чем он, — как и все они, умудренные такой историей.

Никогда, никогда Ли не скажет ему: «Ну, Аль… ну, пусти…» — никогда!

Назад пути нет — ни для миров, ни для людей.

Из Самарканда хордовые туннели пронесли их сквозь Памир и Гималаи в Астроград — некогда город в долине Брахмапутры, в 200 километрах южнее Джомолунгмы, а ныне просто самую известную в Солнечной системе местность: отсюда через электромагнитную катапульту стартовали с минимальной потерей вещества космические аппараты. Сюда же они и возвращались из космоса.

Первым делом посетили, конечно, Музей астронавтики. И в отделе анабиоза ни у кого из посетителей не было более толкового гида, чем у «орлов». Потом герметические вагончики канатной дороги вознесли команду на самую высокую гору мира. С нее они видели знаменитую катапульту: индукционную катушку, блестяще змеившуюся по ущелью от долины в горы; конец ее, приемостартовое жерло на специальной эстакаде, выносился на сотни метров над слепяще-белой вершиной Джомолунгмы. Внутри катушки проскакивали, ускоряясь, продолговатые обтекаемые тела, вылетали из жерла в разреженный темно-синий воздух; им требовалось теперь чуть поддать дюзами, чтобы набрать космическую скорость.

Берн стремился в Европу — и они направились в Европу. В лесах Прибужья «орлы» вместе со взрослыми расчищали заброшенную просеку; и хоть вклад их состоял в том, что они сносили к кострам обрубленные ветки да перегоняли в прокопанные канавы лягушек и ужей из обреченных на высыхание болот, все равно это было приобщение к принципу: «Земля — наш дом». Потом дневка в Карпатах, двухсуточная остановка на Дунае — и Цюрих.

Прибыв в родные места, Берн заново почувствовал силу пронесшегося над планетой шквала. Даже Альпы изменились: вместо ледниковых шапок — леса.

Исчезло питаемое ледниками Цюрихское озеро.

Здание университета с башенками и колоннами сохранилось, его берегли как архитектурный памятник Земной эры. Только теперь здесь был не университет — автоматическая кондитерская фабрика, которую «орлы» посетили с великим удовольствием.

Да, сохранившееся содержалось в порядке, появились новые сооружения — но Берн будто блуждал среди незримых руин…

И здесь он, старожил, был в центре внимания малышей, показывал и рассказывал, где что было, — и малость перебрал. Когда сообщил «орлам», что это здание с башенкой было университетом, где учились восемь тысяч студентов, а он сам был там профессором, у тех возникли вопросы: что такое студенты, профессор? Берн принялся объяснять — ив нынешних понятиях невольно вышло, что он был учителем для взрослых. Малыши ахнули, а кто-то позади тихонько произнес:

— Бхе-бхе!..

Если Дед Ило, известный всей планете человек, всего лишь учитель для них, малявок, то каким немыслимым гигантом и героем должен быть «учитель для взрослых?» И чтобы им был Аль, который — они видели — во всех отношениях уступал Деду!..

Само понятие «учитель для взрослых» им казалось невозможным: взрослых не учили, они сами учились в делах от умеющих и знающих. Да и малышам никто никогда ничего не вдалбливал. В республике Малышовке читать они выучились, читая («А я эти знаки уже умею прочесть!.. А я Гулливера прочитал!..»), как и плавать они выучились, купаясь, как и летать на биокрыльях, пользоваться автовагончиками и многим другим они выучились в игре, соперничестве, азартных попытках.