— Неужели я так опростоволосился?

— Вы были просто потрясающи…

Кресла стоят так близко, что наши колени соприкасаются.

Она смотрит на меня настороженно, а я не хочу ее разочаровывать.

В любви у меня никогда не было счастья и вряд ли будет, я уже говорил об этом. Причиной всему слишком крутые повороты и большие скорости, когда женщина не в состоянии удержать руль. Короче, я склонен винить во всем одну автомобильную аварию.

…Это произошло много лет назад, очень далеко отсюда и будто в другой жизни, но не отпускает меня по сей день. Наверное, потому, как говорил один мой знакомый, что там присутствовало нечто большее, чем взаимоотношения.

Мне часто снится то время. И я скулю во сне, будто побитая собака.

…И все же я наклоняюсь к Бессоновой и беру ее за руку. Тонкие пальцы холодны и на миг неподвижны. Потом она пытается выдернуть ладонь.

— Кажется, чайник закипел, — говорит она.

— Ну и черт с ним.

Она делает еще одну попытку вырваться и вдруг отвечает на мое пожатие. Потом она просит сигарету.

Немного удивленный, протягиваю пачку. Нина закуривает, и я вижу, что пальцы у нее дрожат. Затягивается она очень неумело, держа сигарету, словно живое существо.

— У вас отвратительный табак, — Нина стряхнула пепел.

— Просто слишком крепкий. Зато пахнет приятно.

— Да, пахнет приятно, — соглашается она.

Правая рука ее снова на коленях. Я дотрагиваюсь, но теперь она сразу отстраняется.

— Никогда не знаешь, что будет дальше, — произносит женщина.

— Верно, — я кивнул. — Только поначалу об этом не думаешь.

— Мне-то уже пора думать. Бабий век короток.

— Перестаньте, — бросаю я. — Очень пессимистично. На днях я видел, как на улице упал старик. Он не мог встать и полз на четвереньках до стены дома. Когда я помог ему, он вдруг заплакал. «Жизнь прошла, — повторял он, — жизнь прошла…» — Не рассказывайте мне такое никогда, — просит она.

— Хорошо.

— И так тошно, понимаете?

— Кажется, понимаю.

— Что мне делать, а?

— Вы свободны сегодня вечером?

— Это похоже — приглашение на свидание?

— Считайте, что да.

— Вы занятный. Меня никогда не приглашали столь витиевато. — она улыбнулась. — Что будем делать?

— Там посмотрим.

— Чертовски любопытно. Мне не устоять.

Она закидывает ногу на ногу… Довольно эффектно, особенно когда это делает женщина, которая вам нравится.

С Эдгаром я встретился под полосатым тентом кафе. Увидев меня, он поднялся из-за столика.

Кафе не работало, Эд был там один среди пустынных белых стульев и увядших ромашек в вазочках на столах.

— Прогуляемся, — предложил он.

— Хорошо.

Мы дошли до реки, спустились к набережной и остановились на площадке под мостом. От дождя мы спрятались, но сырость была такая, что уютнее нам не стало. Воздух казался жидким.

— Как-то я чуть не прыгнул с этого моста, — Эдгар задрал голову.

— Была причина? — я столкнул в воду камешек.

— Причина всегда найдется. От этого могут удержать четыре вещи. Жалость к близким, предчувствие перемен, религия и стыд. Все остальные мотивы так или иначе связаны с этими. Меня в тот раз удержало последнее. Как представил — вытаскивают грязного и мокрого.

— А теперь?

— А теперь я замахнулся на интересную проблему — создание искусственной крови. А раз кое-что выгорит — и в этом я уверен, — жалко бросать на полпути.

— Тут вокруг одни пессимисты. Честно говоря, мне это надоело. Если еще кто-нибудь начнет плакаться на жизнь — вдарю по челюсти.

— И загремишь на пятнадцать суток.

— Пусть. Там хотя бы все без комплексов.

— Отсутствие комплексов — тоже комплекс. Но не будем отвлекаться. Когда ты ушел, я кое-что перепроверил, — Эдгар поднял воротник плаща. — В крови присутствует наркотик, но в очень незначительном количестве. Какой именно — установить невозможно — у нас такой аппаратуры нет. Может быть, это и морфин… Но уж слишком его мало для наркомана.

— Почему?

— Как у хронического алкоголика возникают приступы абстиненции, называемой в народе похмельем, так и у морфиниста. Организм уже настолько привыкает, чтобы его травили, что не может без этого. Я примитивно объясняю, для тебя.

— Спасибо.

— Не за что. Если эта девушка была наркоманка, и в ее крови присутствовало столько наркотика, сколько мы обнаружили, вряд ли тебе за несколько часов до этого удалось бы с ней поговорить, тем более танцевать. Ее бы мучили судороги, она бы металась, кричала, ее бы рвало. Удушье, сильнейшее сердцебиение… Настоящая агония.

— У нее было больное сердце.

— …Значит, возможно два варианта, Или Громова не была морфинисткой, или погибла не она.

— Не она? Как же так?

— Главное слово скажет патологоанатом. По истории болезни установить, она ли это, легко.

— Опять глухая стена.

— Ты о чем?

— История болезни Громовой пропала. Я еще вчера это узнал.

— Да? А мне не сказал.

— Что ж теперь делать?

— Тебе? Не знаю. А вот на месте следователя я бы поискал того, второго, в комнате.

Я посмотрел на него подозрительно:

— С чего ты решил, что в комнате был второй?

— У меня была возможность осмотреть труп. На шее след недавнего укола. Наркоманы сюда колют иногда, если на руках вены ни к черту. Можно проделать это, конечно, глядя в зеркало, но — несподручно.

— У нее в квартире нет зеркал.

— Ты там был? — спросил подозрительно Эдгар.

— Нет. Она мне сама сказала. Мол, выбросила все зеркала. Сам понимаешь, в чердаке у нее уже было полно тараканов. Она достаточно долго кололась.

— Значит, ей кто-то сделал этот укол. — Эдгар кивнул.

— Ясное дело.

— Что тебе ясно?

— Этот другой побывал утром у меня в номере. И забрал ампулы. Он знал, что Громова на работу больше не выйдет… Если, конечно, тут не замешан призрак. Но мы ведь материалисты?

В гостиницу я попал только через два часа. Это было неизбежно, и действовал я не из дилетантских соображений утереть нос Сухоручко. Он профессионал, и, как я подозреваю, профессионал опытный. Но у меня есть одно преимущество. Я — частное лицо, и со мной люди могут позволить себе такое, что с представителем закона немыслимо. Это мой козырь, и я должен его использовать, чтобы в дальнейшем моя жизнь была спокойнее. И не столько жизнь, сколько совесть. Но тут, кажется, я повторяюсь.

…Я поднялся на пятый этаж дома, у подъезда которого я вчера расстался с Верой. На лестничной площадке было три двери. Я позвонил в ту квартиру, где, судя по моим подсчетам, ночью светилось окно. Дверь открыла высокая девушка, в джинсах и мужской рубашке, завязанной узлом на животе.

— Я по поводу Веры Громовой, — начал я.

— Но Вера…

— Знаю. Громова погибла. И поэтому мне необходимо поговорить с вами. Есть несколько вопросов, на которые можете ответить только вы. Это очень важно.

Девушка продолжала смотреть на меня недоверчиво, но по глазам я понял, что в ней проснулось любопытство.

— Я затеяла уборку, — нерешительно сказала она. — У меня беспорядок…

— Пусть вас это не волнует. Я буквально на несколько минут.

— Хорошо, — кивнула она, — проходите.

Посреди комнаты стоял пылесос, на стенах — яркие плакаты и две-три черные иконы. Возле дивана — бронзовая пепельница, полная окурков, и большая лысая кукла. Хозяйка плюхнула свой обтянутый джинсами задик на диван и указала мне на стул.

— Вы хорошо знали Громову? — спросил я.

— Только как соседку. Она ведь здесь живет с полгода. А потом, понимаете, она из другого круга… Я учусь в гуманитарном колледже.

— Понимаю. Громова ведь снимала комнату?

— Да, у старухи. Прописана в той квартире одна старуха, но я ее очень редко вижу. Раз в месяц, не чаще. За деньгами, может, приходит. Неопрятная такая старуха и, по-моему, чокнутая. А где она живет де факто, не знаю.

«Де факто» я отнес за счет неоконченного высшего.