- Жалеешь свои тратить - мои гроши бери.

- Да не в деньгах тут дело. Не подступишься к ним,- уже серьезно заговорил Начальник.- Главный у них - Белов, этакая комсомольская оглобля упрямая. Хоть целься ему из ружья в переносицу, не повернет обратно.

- Видали мы и таких!-угрожающе произнес Баклан и похлопал по винчестеру.

- Не скроешься. Разыщут,- отсоветовал Начальник и зашептал: - Они сушат дощаник над самым обрывом, да еще на кругляшах. Чуть бы подтолкнуть - щепок не соберут. Начнется волынка, глядишь, и разбредутся. Они-то не настоящие геологи, просто отпускники.

- Опять я должен свою дубовую башку совать?-в упор спросил Баклан.

- Пожалуй, лучше бы горбатой,- подумав, ответил Начальник,- она пошустрее тебя, подкрадется, как рысь…

- Кто на стрёме у них? - не поднимая головы, поинтересовался Баклан.

- Желторотый птенец охраняет,- бодро ответил Начальник.- Но учти: завтра утром отчаливают…

- Куда сгружать рыбу? - считая, что все решено, спросил Баклан.

- Сваливай хоть под корягу,- поморщился Начальник.- Не до этой гадости сегодня. С собой завьючьте всё, что в погребке припрятано,- указал он под куст ольхи и добавил: - Спирт, смотри, не распечатывай.

Сунув ногу в стремя, Начальник с трудом взгромоздился в седло, подождал, пока Баклан подаст зайца и, опустив черный накомарник, дернул поводья. Уже издали предупредил:

- Зимовье Игната обходи за сорок верст. А этих до скалы Тучэвула не трогай. Может, дальше Марлы не пойдут. Но уж потом действуй.

- Небось не кочерыжка у меня на плечах,- угрюмо процедил Баклан.

Зол Баклан и на Начальника, который так и не делится своей главной тайной, и на всю свою нескладную жизнь. Не вышла жизнь по его задумке. Другие больше грешны против власти, а живут в свое удовольствие. Хотя бы взять Начальника. Сын офицера-колчаковца, он семь раз сменил фамилию. В конце тридцатых годов сходил за инженера-геолога Волкова, теперь вот под новой фамилией живет не тужит, молодую жену-красавицу завел. Нет, несправедливо, досадовал Баклан, кто раньше как сыр в масле катался, тот и ноне… Его же, Баклана, как собаку, что вплелась хвостом в спицы колеса, крутит, крутит, и вырваться можно, только оттяпав хвост…

- Эх, жисть! - пробасил Баклан, и в его сузившихся глазах засветилась звериная ярость. Взглянув в сторону палатки под лиственницей, он зло выругался и погрозил кулачищем.- Ну, погодите, храпаилы! Не разминуться нам в тайге!

Кирька Метелкин бродил в сумерках белой ночи по краю обрыва, бесшабашно бил по струнам гундосой балалайки и звонко горланил озорные приискательские нескладушки. Вот уже неделю он караулит табор под лиственницей. Сергей Белов приезжал на велосипеде после работы, чтобы мастерить вместе с Кирькой дощаник, а к ночи катил обратно на прииск. Кирька же не отлучался, готовил снаряжение, конопатил и красил лодку, охранял мешки с мукой и сахаром, ящики с консервами.

Прозрачный сумрак ночи мягко кутал таежные чащи, впадины ключей и островерхие сопки, одетые бледно-желтым ягелем и мохнатым сизым кедровником. Кирька Метелкин, когда замолкала балалайка, слышал, как вверху, в недосягаемой высоте торжественно-тревожно вскрикивали журавли. Птицы спешили в родные края, к своим гнездовьям по берегам таежных рек и озер. Северная земля праздновала приход долгожданной весны.

Все это Кирьку не слишком трогало. По правде сказать, для него все времена года казались почти одинаковыми. Чем, например, плоха осень? Исчезает осточертевшее за лето комарье, появляются грибы, розовыми ковриками устилает склоны спелая брусника. И зима с ее морозищами и пушистыми снегами тоже хороша: то ли дело - промчаться в санках от прииска до прииска на резвом рысаке! Весна - тоже подходящая пора. А вот как относиться к лету, Кирька пока не решил: зеленое,красивое оно, да больно комарьем досаждает, одно спасение от гнуса - дымокуры. Потому-то и радость в сердце у Кирьки Метелкина не от этой прозрачной весенней ночи, не от половодья Ярхаданы, затопившей лесистую пойму от горы до горы. Радуется Кирька предстоящему походу к таинственным распадкам Туркулана, где скрыты удивительные клады. Не мог же он, сын потомственного старателя, усидеть на прииске, не попытать счастья - не найти своего заветного ручья, выстланного желтыми увесистыми самородками…

Парнишка то Садился на борт выкрашенного в голубой цвет дощаника с гордым именем «Альбатрос», то вновь широко вышагивал, выпятив подбородок, отчего казался сам себе выше, чуть не с долговязого Сергея Белова - начальника отряда таежных следопытов.

Под горой, на берегу Ярхаданы, белели тесовые крыши складских помещений перевалочной базы. Взглянув с перевала в другую сторону, где вилась по распадку узкая полоска мощеной дороги, Кирька угадывал сквозь туманную дымку свой Золотореченск. Прииск много лет гремел богатой добычей, но запасы золотоносных песков подходят к концу, а вокруг ничего хорошего геологи не открыли. Что ж, такова судьба многих приисков. Откочуют люди, сплавят по речке или перевезут на тракторах разобранные бараки, зарастут бывшие улочки и полигоны непроходимым фиолетовым иван-чаем…

Кирька Метелкин к этому привычен: на седьмом прииске пребывает он за свои восемнадцать весен. Он вырос в твердом убеждении, что если ты родился парнем, то обязан отыскивать свой золотой ключ. Одна беда: маловатый рост достался Кирьке по наследству. У Метелкиных даже обидная уличная кличка - Комарики. Зато гордится парень метелкинским характером, охочим до работы, цепким, как репей.

Кирька снял кепку, пощупал околыш. Его синие глазки хитро заулыбались. В околыше зашита завернутая в резину карта, добытая отцом под большим секретом у слепого старика копача, которому лет шестьдесят назад доверил ее за два фунта россыпи другой старик золотоискатель. На карте крестиком обозначен богатейший ключ. Только имени ключа и точного места не проставлено - по приметам надо установить его. Скорее бы в поход!

Кирька остановился перед могучей лиственницей, под которой лежало походное имущество и стояла палатка. Ствол лиственницы вздымался мощной темно-бронзовой колонной. Витые усыхающие ветви маячили на недосягаемой высоте. Со слов учителя истории Кирька знал, что под этой лиственницей стоял когда-то знаменитый мореход Беринг, что ею любовался возвращавшийся из кругосветного путешествия писатель Гончаров. Мимо лиственницы исстари пролегал зимник. Жители тайги считали лиственницу, пьющую своими корнями живую воду из земных глубин, священной. Ей, любимой дочери бога лесов Байаная, каюры и охотники приносили дары - вешали на ветви конский волос, костяные и деревянные фигурки, золотые монеты, ожерелья, цветные лоскуты. Проходили годы и десятилетия, сменялись века. Лиственница высоко подняла крону, красуясь необыкновенным нарядом. Но истлевали нитки, роняя ожерелья и золотые дукаты, ветер срывал атласные ленты. А когда лет двадцать назад здесь зародился прииск, озорные старательские мальчишки сняли с веток занятных идольчиков и приспособили их вместо шахматных фигур. Но топор старателя пощадил красавицу тайги, хотя все вокруг срублено на пожоги. Теперь неподалеку от лиственницы маячат лишь юные маленькие рощицы.

Задрав голову, Кирька долго разглядывал уцелевшие на самой вершине лиственницы пучки белого конского волоса. Ветви уже были покрыты шелковистым зеленым пушком. Глянув вниз, Кирька заметил в дальней дали, что уже по снеговой заоблачной вершине Туркуланского отрога забегали золотые зайчики - значит, где-то за горами уже всходило солнце. Скорее бы оно поднималось! Тогда придут с прииска участники похода, спустят голубой дощаник на воду, и табор снимется.

Кирька перетреножил светло-рыжую, почти лимонного цвета кобыленку Арфу и решил немного вздремнуть. Откинув дверной полог, он нырнул в палатку, бережно положил в самодельный фанерный футляр свою любимицу трехструнку, сбросил верхнюю одежду и припал щекой к мягкой оленьей шкуре.

…Из лиственничных зарослей на склоне горы высунулся Баклан с винчестером в руках и долго вглядывался в сторону палатки.