Приступить немедленно не удалось. Клайна, уже разложившего документы на столе и прочистившего горло, чтобы начать чтение, прервал телефонный звонок.
Боденштерн прорычал в трубку несколько фраз, по которым Дейли понял, что звонят из какой-то редакции.
— Начинайте наконец, Клайн! — Госпожа Мэнкуп нервно играла золотой цепочкой часов.
Но Клайну опять помешали. Целая серия звонков. Репортеры, потеряв надежду взять крепость штурмом, перешли к иной тактике.
— Вырвите контакт, кто там поближе! — раздраженно бросила госпожа Мэнкуп, как только наступившая пауза дала ей эту возможность. Она повернулась к Муну: — За шторой! Вы как раз стоите рядом! Да, вы, как вас там, господин с сигарой! И прошу не курить в моем присутствии. Я, кажется, уже объяснила, что не переношу запаха дешевых сигар!
Мун даже не смог обидеться, — к счастью, он не понял ни слова. Енсен вместо него отсоединил телефон.
В комнате воцарилось напряженное молчание. Клайн с вожделением взглянул на пиво, но, уловив взгляд жены Мэнкупа, ограничился грустным вздохом.
— Итак, приступаю! — Он отодвинул мешавшую ему пишущую машинку, немного наклонил настольную лампу и, придав лицу торжественно-печальное выражение, начал читать текст: — «Находясь в полном здравии и…»
Госпожа Мэнкуп опять посмотрела на него.
— Хорошо! — Клайн сказал это с обычной интонацией. — Поскольку госпожа Мэнкуп так торопится, опускаю вводные фразы.
«Пункт первый. Мое основное состояние вложено в еженедельник «Гамбургский оракул». К этому я прибавляю сумму, остающуюся за вычетом предназначенных отдельным лицам завещательных даров. Если деятельность журнала будет прекращена ввиду правительственного запрета или по другим причинам, весь обозначенный в первом пункте капитал переходит в собственность специального фонда, предназначенного для выплаты пожизненной пенсии сотрудникам журнала. Я не желаю, чтобы они были вынуждены продавать свои убеждения ради куска хлеба…
Пункт второй. 10 000 марок завещаю моему слуге Адальберту Клаттербому, родившемуся в 1900 году, — без всяких условий.
Пункт третий. По 10 000 марок завещаю моим друзьям: Дитеру Баллину, родившемуся в 1909 году, Лерху Цвиккау, родившемуся в 1914 году, Магде Штрелиц, родившейся в 1920 году, и Ловизе Кнооп, родившейся в 1931 году. Этот пункт связан с выполнением условия, обозначенного в дополнении к завещанию, которое ни в коем случае не должно быть оглашено раньше, чем через неделю после дня моей смерти…»
— Что за условие? — повелительно спросила госпожа Мэнкуп.
— Нотариальная тайна. — Клайн развел руками.
— Боюсь, что в данном случае придется отступить от нее, — сказал Дейли. — Мэнкуп умер при таких обстоятельствах, что любая неясность осложнит расследование.
— Наше святое правило — неукоснительно блюсти волю завещателя, — возразил Клайн. — Лично я не знаком с дополнением к завещанию. Все, что могу сделать, — это поговорить с отцом. Думаю, он не будет противиться, если сочтет, что знакомство с этим подпунктом сможет существенно повлиять на результат следствия. Разумеется, — он повернулся к Боденштерну, — господину комиссару придется в таком случае оформить официальное затребование. — Он замолк.
— Все прочли? — ледяным тоном спросила госпожа Мэнкуп.
— Нет еще, — опомнился Клайн. — Осталось два пункта. «Пункт четвертый. Свою квартиру и все, что находится в ней, за исключением рукописей, которые надлежит передать в более надежные руки, завещаю Лизелотте Мэнкуп, независимо от того, будет ли она в момент моей смерти еще состоять со мной в браке».
— Ну что ж, весьма щедро со стороны Магнуса. — Госпожа Мэнкуп усмехнулась. — Во всяком случае, лучше, чем если бы мне достались его рукописи, а квартира другому. Впрочем, завещай он мне вместо нее бутылку шампанского, которое я терпеть не могу, я бы тоже не слишком удивилась.
— Я еще не кончил! — Клайн с удовольствием прочел:
«Пункт четвертый связан со следующим условием: Лизелотте Мэнкуп обязуется принять девичью фамилию фон Винцельбах, так как я не желаю, чтобы мое имя носил человек чуждых мне взглядов. При жизни это, к сожалению, было неизбежно».
И, наконец, последний, пятый пункт.
«Правительству Федеративной Республики Германии, которому я обязан столь многим, в том числе тюремным заключением, завещаю избранные места из моих статей. Предвидя, что оно откажется от этого дара, прошу оставшихся мне верными друзей издать их под названием «Гамбургский оракул предостерегает». Кроме этого, прошу не ставить мне никаких памятников».
— Мне все ясно! — Швырнув окурок в пепельницу, госпожа Мэнкуп повернулась к Муну: — Можете курить! Я уезжаю!
— Но вы ведь собирались остаться? — удивился Боденштерн.
— Я передумала. Квартира в вашем полном распоряжении на любой срок, который потребуется для самого тщательного расследования! — Она поочередно оглядела друзей Мэнкупа, положила сигаретную пачку в карман, застегнула золотую цепочку манто и направилась к двери. — Хотя Магнус и не желает, чтобы я запятнала его имя и посмертную славу низвергателя богов своими консервативными взглядами на мировой порядок, но он все же был моим мужем. Убийца должен быть найден!
— Простите, но говорить об убийстве преждевременно, — возразил Боденштерн, прекрасно понявший ее намек.
— Ах, так! — Она сверкнула глазами. — В таком случае Руди придется сказать префекту полиции, что комиссар Боденштерн, один из тех, кто был постоянным гостем в доме гаулейтера Кессельдорфа, не самая подходящая фигура для расследования такого дела…
— Вы напрасно попрекаете меня грехами прошлого. — Боденштерн выпрямился. — Кроме того, здесь присутствуют частные детективы — господа Мун и Дейли. Ваш покойный муж лично пригласил их из Америки, так что сомневаться в их объективности у вас нет причин, как, впрочем, и в моей…
— Хорошо, я пока ничего не скажу. Но имейте в виду… — Госпожа Мэнкуп заменила конец предложения грозной паузой. — Я видела внизу вашу служебную машину, — сказала она уже другим тоном. — Ваш шофер сможет отвезти меня домой?
— Я с удовольствием сделаю это сам! — Боденштерн повернулся к Енсену: — Вы тут отлично без меня справитесь! Господин Мун, господин Дейли, вы тоже можете остаться. Так сказать, в качестве представителей интересов усопшего и свидетелей… Газетную свору я беру на себя. Если что-нибудь обнаружите, позвоните в префектуру. Буду в своем кабинете. Вы удовлетворены, госпожа Мэнкуп?
— Фон Винцельбах, — с усмешкой поправила она его. — Последняя воля моего покойного мужа для меня священна. Или вы не слышали завещания, комиссар?
Избавившись от репортеров, Боденштерн распахнул окно и включил электрический камин. Смесь из дыма сигарет, трубок, уксусного запаха склеенных на скорую руку магнитных лент постепенно рассеивалась, вытесненная ночной прохладой. С зимы сорок первого года Боденштерн был крайне чувствителен к холоду. «Отогреемся в Москве!» — шутили тогда солдаты, но вместо Москвы было долгое пешее отступление, во время которого он обморозил ноги и руки. Обогреваться приходилось с запозданием, в служебном кабинете.
Боденштерн набрал номер своей квартиры. Он никогда не звонил домой, когда был на работе, поэтому Трауте встревожилась. С трудом успокоив ее, он спросил:
— Как звали того типа, что приходил к тебе позавчера?
— В связи с отцом?
— Да.
— Лерх Цвиккау.
— Так я и думал, только не мог вспомнить фамилию.
— Мэнкупа убили? — спросила Трауте.
— Без сомнения! Не скучай, Трау! — Мысленно потрепав ее по щекам, он повесил трубку.
Его знобило. Нечего было и думать закрывать окно, тошнотворный запах газетной своры стойко держался. Сама она, разбившись на группы, бежала сейчас по свежим следам. Кто в редакцию, чтобы успеть к утреннему выпуску, кто в морг — за фотографиями для того же выпуска, кто за интервью к госпоже Мэнкуп, адресом которой предусмотрительно снабдил Боденштерн. Что же, недурная отместка! Но больше всего его радовала версия, которую удалось исподтишка подбросить газетчикам. Коснувшись непонятного противоречия между гётевским стихотворением, говорившим в пользу самоубийства, и отсутствием отпечатков пальцев на оружии, Боденштерн осторожно намекнул: возможно, отпечатки Мэнкупа успели стереть. Мэнкуп был крупной политической фигурой. Политическое убийство окружило бы его ореолом мученика, а его единомышленникам — возможность кричать о возрождении нацистских методов.