От тягучего гула заложило в ушах. Самолет задрожал на взлетной дорожке, побежал, набирая скорость.

…Поезд пришел в Москву под вечер. Степан Егорыч выбрался из вагона, буркнул на прощание проводнице: «До свидания» — и двинулся по перрону к выходу в город. Молчаливые прохожие торопливо обгоняли его, задевали локтями, толкали. Степан Егорыч оглядывался по сторонам.

Площадь перед вокзалом была запружена людьми. Стадо машин скопилось в центре. У стоянок такси тянулись очереди с чемоданами, узлами, корзинами. Зажглись фонари, и опять стало светло, только свет был какой-то желтоватый, призрачный.

У выхода из вокзала тянулся длинный ряд деревянных прилавков, и там продавались цветы. Они стояли в корзинах и ведрах, кучами лежали прямо на прилавках. Тюльпаны, гладиолусы, сирень, астры, розы.

Степан Егорыч медленно пошел вдоль прилавков, выглядывая букетик поприличнее. Дородные, плечистые продавщицы протягивали ему розы и астры:

— Гражданин, розочки чайные, загляденье… сон!

— Товарищ, астры, астры…

— Почем розы? — спросил Степан Егорыч, останавливаясь напротив одной из продавщиц. Несмотря на жару, одета она была в телогрейку и грязный белый халат сверху.

— Рубль штука… А вот эти по семьдесят пять копеек…

— Давай рублевые! — Степан Егорыч крякнул и полез за деньгами.

— Сколько?

— Сто штук! — сказал Степан Егорыч и сам испугался своих слов.

— Ой, товарищ драгоценный, у меня столько и не наберется! — Продавщица даже присела.

— Сколько наберется, — сразу помрачнел Степан Егорыч.

Продавщица собрала целую охапку роз, долго скручивала ее бечевкой, исколола все руки. Потом завернула эту охапку в несколько газет. Зрелище было внушительное. Степан Егорыч расплатился с ней, обеими руками осторожно обнял охапку цветов и пошел по площади. Прохожие оглядывались на него. Кто-то засмеялся.

В метро Степан Егорыч проходил через турникет, подняв над головой охапку.

— Как же тебя так угораздило-то, милый? — сочувственно проговорила контролерша, стоявшая у турникетов. — Небось всю получку махнул.

Когда он спускался по эскалатору, то чувствовал, что опять все пассажиры смотрят на него.

— Откуда дровишки? — спросил молодой парень, ехавший с девушкой, и громко засмеялся. — Из личного саду, вестимо! Жена, слышь, торгует, а я отвожу! — он ехал на эскалаторе в противоположную сторону.

— Дяденька, продайте одну! — просила девушка и улыбалась.

У Степана Егорыча взмокла спина.

Из метро он выбрался, когда было уже совсем темно и прохожих на улице сильно поубавилось.

…Позади Виктора и Потепалова кто-то закурил, пыхнул густым облаком дыма. Потепалов потянул носом, сказал:

— «Честерфильд»… — Подумал, добавил: — Или «Мальборо»… Вкусные сигареты…

— Ты куришь? — удивился Виктор.

— А что? Я теперь — все, кончился… Буду птенцов боксу обучать. Квартира есть, «Москвича» в прошлом году купил…

Ровно гудел самолет. В иллюминатор было видно море облаков, ватных, всклокоченных, а выше, в хрустальной, бледной синеве, плавали белые горы, замки и крепости. И солнечные иглы пронизывали эти сооружения.

Потепалов посмотрел в иллюминатор, вздохнул:

— Сколько стран объехал… А что видел? Самолет, аэродром и ринг. И все дела… У ребят-футболистов спрашивал — то же самое: самолет, аэродром, гостиница и футбольное поле… и все дела…

Виктор смотрел на этого большого, грузного человека и помимо своей воли проникался к нему симпатией.

— Думаешь, больше выступать не сможешь? — с сочувствием спросил Виктор.

— Почему? Смогу. Только зачем?

Виктор помолчал:

— Думаешь, детей обучать легче?

— Кому-то надо их обучать? А я люблю детей. — Потепалов улыбнулся. — У меня две дочки… Знаешь какие шустряги? А ты женат?

— Собираюсь…

— Счастливое время переживаешь… Дальше похуже будет, а вот до свадьбы… — И Потепалов мечтательно закатил кверху глаза.

— А после свадьбы? — спросил Виктор.

— После свадьбы жизнь начинается… обыкновенная жизнь… Заботы, хозяйство… жена зарплату отбирает… Раньше я денег никогда не жалел, в долг давал и обратно не спрашивал, а теперь в каждой копейке отчет дай… Генка Чернышев до сих пор мне полсотни должен, а я от жены скрываю… Узнает, загрызет…

— Ты любишь ее?

— Как это? — не понял вопроса Потепалов.

— Ну… — Виктор не мог найти подходящего слова, прищелкнул пальцами. — Ну, ты с ума по ней сходишь?

— Зачем? — вполне резонно ответил Потепалов. — Я с ума схожу, когда она меня пилить начинает.

— За что?

— Ну, что чемпионом так и не стал… Чемпион СССР — это для нее пустой звук. Я ей говорю: «Дура, ты подумай, в СССР живет двести сорок миллионов и я среди них — лучший боксер, разве это плохо?» А она мне: «А в Европе — второй!»

Виктор коротко рассмеялся.

Подошел Станислав Александрович, потрепал Виктора по плечу, спросил с улыбкой:

— Ну, как вы тут?

— Вашими молитвами, Станислав Александрович, — за Виктора ответил Потепалов.

— Скоро Москва… — сказал Станислав Александрович и пошел дальше.

— Приму душ, переоденусь, созову друзей… — мечтательно проговорил Потепалов. — Неделю отдыхать буду… Целую неделю… — И оттого, что открывалась такая обворожительная перспектива, Потепалов улыбнулся, посмотрел на Виктора:

— Чего такой мрачный? Хочешь, со мной поедем, с женой познакомлю, дочек покажу…

Виктор молчал, о чем-то думал. В центральном салоне ребята играли в «дурачка». Время от времени оттуда доносились взрывы хохота.

В просвет между раздвинутыми шторами было видно, как Генка Чернышев разговаривал со стюардессой. Он что-то ей рассказывал с самым серьезным видом, а она смеялась и курила длинную сигарету с фильтром.

— Николай Иваныч? — вдруг решился спросить Виктор. — Ты все отборочные бои перед чемпионатом видел?

— Где?

— Ну, в Москве?

— Видел… — Потепалов внимательно посмотрел на Виктора и тут же отвернулся.

А Виктор опять спросил, глядя в иллюминатор:

— Мой бой с Лыжниковым видел?

— Ну?

— Я правильно работал? — спросил Виктор и замер, ожидая ответа.

Потепалов молчал, вдруг повернулся к сидевшему сзади «мухе» Каштанову.

— Вадим, это Рыбинское водохранилище?

— Вроде бы, — ответил Каштанов. — Подлетаем…

— Я правильно работал? — упрямо повторил свой вопрос Виктор.

— Ладно, Витюша, чего старое вспоминать, — вздохнул Потепалов. — Чемпионат ты выиграл. Значит, доказал… Победителей не судят…

— Я правильно работал или нет, можешь ты ответить?! — повысив голос, в третий раз спросил Виктор. Лицо стало злым.

— Нечестно работал, — после долгого молчания ответил Потепалов.

— Что значит — нечестно?

— Нечестно — это и значит нечестно. — В голосе Потепалова вновь промелькнула отчужденность.

— Ты считаешь, что Лыжников был более меня достоин выступать на чемпионате?

— Я так не считаю. Я считаю, что в бою с Лыжниковым ты работал нечестно. — И Потепалов отвернулся к иллюминатору, считая разговор законченным.

…Федор Иваныч проснулся от долгих, настойчивых телефонных звонков. Он чертыхнулся, долго не мог попасть ногами в тапочки, наконец нашел, зашаркал по комнате к коридору.

— Да, слушаю! Кого? Нету ее. Я говорю, нету дома, она в ночную смену работает. А кто спрашивает?

Но на другом конце провода отвечать не пожелали и повесили трубку. Федор Иваныч послушал длинные гудки, еще раз чертыхнулся.

…Всю ночь Степан Егорыч просидел на лавочке у пруда. Рядом лежала охапка роз. В неподвижной воде отражались звезды и заводские фонари. Завод был как раз напротив, через пруд. Невысокая ограда, за ней виднелся приземистый, ярко освещенный корпус. Неумолчно грохотали машины, и этот грохот доносился до Степана Егорыча. Изредка слышались тонкие и протяжные паровозные гудки.

Степан Егорыч курил папиросу за папиросой.