— Не смогу. Пока… — Аня быстро пошла по заснеженной аллее.

…Придя с работы, Валерий Юрьевич долго и тщательно мыл в ванной руки. Жена Лена постучала в дверь:

— Валера, ужин на столе.

— Иду, иду… — отозвался Валерий Юрьевич, вытирая руки.

…Генка валялся на кожаном диване в своей комнате, тоскливо смотрел в потолок, слушал музыку. На голове были укреплены большие наушники с толстыми резиновыми прокладками.

…Валерий Юрьевич вошел на кухню, глянул на пустой стул, за которым должен был сидеть Генка, спросил:

— Что, Геннадия до сих пор нету?

— У себя в комнате, — ответила мать, возившаяся у плиты. — Расстроен чем-то. Я спрашивала — молчит.

— Двоек, наверное, нахватал… — Валерий Юрьевич пошел по коридорчику квартиры к комнате сына, постучался и открыл дверь.

Генка в той же позе лежал на диване. На голове — наушники.

— Пошли ужинать, — сказал отец.

Генка даже не взглянул на него. Тогда Валерий Юрьевич подошел к дивану и снял с его головы наушники:

— Я сказал, ужинать пошли.

— Спасибо, не хочу. — Генка хотел снова надеть наушники, но отец не дал, положил их на колени, присев рядом на диван.

— Случилось что-нибудь, Геннадий?

— Почему обязательно что-то должно случиться? — пробурчал Генка, отводя взгляд в сторону. — Просто плохое настроение.

Валерий Юрьевич помолчал, снова спросил:

— Так что все-таки случилось? Двоек нахватал? Морду набили? Девушка на свидание не пришла? — Отец чуть усмехнулся.

— Ни то, ни другое, ни третье, — ответил Генка. — Сказал же — просто плохое настроение.

— В математическом кружке был?

— Нет…

— Почему? Ты же обещал, что снова начнешь ходить.

— Я не чувствую никакого интереса к математике.

— А к чему ты чувствуешь интерес, к этому? — Валерий Юрьевич взял спортивный журнал, лежавший на полу, поднял его. На обложке был изображен парящий в воздухе прыгун с трамплина. — Пойми, если человек ничего другого, кроме этого, в жизни не умеет, он… бездумный кретин.

— Может, и я бездумный кретин.

— Послушай, Геннадий, я устал повторять: для мужчины в жизни главное — его дело. Которое обеспечит ему будущее, уважение окружающих и будет приносить ему духовное удовлетворение.

— А мне это занятие приносит духовное удовлетворение.

Отец задумчиво прошелся по комнате, от стола к двери.

— Ты думал, что с ними бывает потом?

— С кем?

— С твоими чемпионами? С летающими лыжниками, боксерами, штангистами, хоккеистами. Когда им, к примеру, перевалит за тридцать? Если они раньше не становятся инвалидами.

— А че тут думать… Живут, работают…

— Кем?

— Ну мало ли… у нас безработицы нет.%

— Не ерничай. Физкультурниками работают. При школах и домах отдыха! Это еще повезет, если тренером в какое-нибудь спортивное общество возьмут. На 180! До гробовой доски!

— Ну и что? — простодушно взглянул на него Генка.

— Ты женишься, заведешь детей. На что ты будешь содержать семью?

— На богатой женюсь, — усмехнулся Генка.

В дверь постучала мать:

— Ребятки, ужин стынет!

— Сейчас! — отозвался Валерий Юрьевич и вновь задумчиво заходил по комнате, снова заговорил устало: — Послушай, Геннадий… Мне сорок три, а я уже доктор наук. Ты хоть раз задумывался над этим? Чего мне это стоило?

— Ты талантливый, пап, а я — нет… — миролюбиво проговорил Геннадий и даже улыбнулся. — Ну че тут сделаешь?

— Нда-а, брат, переубедить тебя почти невозможно… Мне жаль тебя, честное слово. Жаль твою будущую скудную, тупую жизнь… Ты когда-нибудь спохватишься, но будет поздно. Будешь тогда винить во всех своих неудачах окружающих и оправдывать себя… — Блуждающий взгляд отца упал на стол, заваленный журналами и магнитофонными кассетами; и вдруг он увидел кинокамеру: — А это еще что?

Он взял ее в руки, расстегнул футляр, рассматривал с удивлением:

— Дорогая вещь. Откуда она у тебя?

— Да так… взял у одного кента…

— Как это — взял? — Валерий Юрьевич заметил, как смешался сын, как испуганно юркнули в сторону его глаза, и, почувствовав неладное, переспросил: — Как это — взял? Кто мог дать тебе такую дорогую вещь? Зачем?

— Нужно было… — промямлил Генка.

— Зачем? Что ты собирался снимать?

— Ну, это… тренер попросил… сказал, что будет снимать наши прыжки… — так же неуверенно проговорил Генка.

— Придумай что-нибудь поумнее, — сказал отец. — В любом спортобществе есть кинокамеры и люди, которые умеют снимать… — Он молча походил по комнате, взглянул на сына, сидевшего теперь на диване опустив голову. — Ну, придумал?

Генка молчал.

— Почему ты молчишь, Геннадий? — Валерий Юрьевич встревожился еще больше.

— А чего говорить-то?

— Откуда у тебя эта кинокамера?

— Сказал же, взял у одного человека…

— Кто этот человек? Как его зовут? Телефон?

— Зачем тебе?

— Я ему позвоню. Потому что я тебе не верю.

— Да зачем, папа? — Генка поднял на отца умоляющие глаза.

— Я по твоим глазам вижу, что ты врешь. Интересно все же знать, какой полоумный дал тебе такую дорогую вещь. Даже на время.

Генка молчал как проклятый. В дверь снова постучали:

— Валерий? Гена? Чем вы там занялись? — Мать приоткрыла дверь, заглянула: — Ну что вы в самом деле? Все остыло давно.

— Сейчас, Лена, сейчас. У нас важный мужской разговор.

— А после ужина его нельзя продолжить?

— Нет, — отрезал Валерий Юрьевич.

— Что-нибудь случилось? — встревожилась мать и вошла в комнату.

Отец и Генка молчали, наконец Генка пробурчал:

— Да ничего не случилось… Подняли панику…

Отец спрятал камеру за спину, другой рукой обнял мать за плечо, мягко выпроваживая ее из комнаты:

— Леночка, дорогая, оставь нас, пожалуйста. Мы тебе все потом расскажем, не беспокойся.

Мать неохотно вышла, сказав:

— Господи, нужны мне ваши секреты. Я телевизор пошла смотреть. Ужин сами разогревайте.

— Долго молчать будем, Геннадий? — Отец плотно закрыл дверь и даже накинул крючок.

— А че говорить-то? — Генка изнемогал от собственного бессилия.

— Где ты взял кинокамеру? И зачем?

Генка до крови разодрал заусеницу на большом пальце, но продолжал ковырять. Вдруг вскинул голову — в глазах у него стояли слезы:

— Ну украл! Устраивает тебя?

— Что? — Отец даже пошатнулся, будто его ударили. — К-как? К-как украл? Что м-мелешь, Геннадий? — В голосе были испуг и растерянность. — Ты что, пьян, что ли?

— Ничего не пьян! — уже зло и с отчаянием отвечал Генка. — Украл — и все!

— Фу ты, черт… — Отец обессиленно опустился на диван. — Кошмар какой-то… Где ты ее украл?

— В школе… в фотостудии… — Оттого, что правда наконец сказана, Генке стало легче. Будто каменная глыба свалилась с души.

— Зачем? — отрешенным голосом спрашивал отец. Генкино признание словно придавило его непомерной тяжестью. Он даже сгорбился, левой рукой взялся за грудь — закололо сердце.

— Деньги нужны были.

— Зачем?

— На ремонт машины… — Генка выдавал «по чайной ложке».

— Та-ак… Кажется, у меня будет инфаркт от обилия информации. Какой машины?

— Я машину разбил… Аньки Чернышовой, одноклассницы… Вернее, машину ее отца.

— Чудесно… Каким же образом ты умудрился это сделать? — Отец старался сохранить спокойствие.

— Ну, мы захотели немного прокатиться…

— «Немного прокатиться»… чудесно… На чужой машине. Не имея прав… И что же?

— Что, что! Разбили машину, еще чего? Анькин отец в командировке. Нужно починить машину до приезда Анькиного отца.

— И ты решил украсть камеру в школе? Чтобы продать?

— Да.

— Кто тебе это посоветовал?

— Никто.

— Говори правду! — повысил голос отец.

— Я сказал — никто.

— Сам додумался до этой гениальной идеи?

— Ну, сам…

— Молодец, хорошо голова работает. А говоришь, талантов нет. Есть талант! Вора талант! Наклонностей нет? Есть! Воровские! Только непонятно одно — почему все это у моего сына? Я уж решил, что ты просто потенциальный неудачник, а ты… удивил, ничего не скажешь, удивил…