Ко мне подошел какой-то человек и, ворча на то, что я здесь помещен, отвязал мою цепь.

— Иные люди швыряют живую тварь не лучше, чем бесчувственную кладь, — сердито сказал мой освободитель и ласково потрепал меня.

Я обезумел от радости увидав мою милую Лору.

Однако, я так бешено лаял, что потерял голос, и мог только тем выразить свою радость, что ласкался и терся о платье Лоры.

Она очень встревожилась за меня. Смеясь и плача в то же время, она говорила:

— Ну, перестань, Джой!

— Кажется, собака потеряла голос, — заметил человек, выпустивший меня на свободу.

— Это преступление — запирать бедное животное в такой темноте и в духоте, — сказала Лора, с трудом находя ступеньки из-за слез, мешавших ей смотреть.

Человек помог ей и сказал:

— Вы не беспокойтесь, барышня, собака скоро поправится. Ей не так-то тяжело досталось. Вот вы бы посмотрели, что делалось несколько лет назад в поездах на Чикаго. Там всякую скотину: быков, баранов, поросят, запихивали в такую тесноту, что несчастные животные, намучившись от жажды, с обломанными рогами, избитые, доходили полумертвые до места назначения; бывало и так, что немало их в дороге дохло, и их выбрасывали вон.

Лора слушала его с бледным лицом.

— Неужели так и теперь перевозят скотину? — спросила она.

— Нет! нет! — отвечал мужчина. — Теперь много лучше устроено, есть новые железнодорожные правила. Но ведь животные имеют дело с жестоким обращением не на одних железных дорогах. Везде на свете происходит много злого, о чем мы не слышим только потому, что немая тварь не может жаловаться. Плохо пришлось бы людям, если бы звери могли говорить.

Он поклонился и поспешил на другой конец платформы. Лора, сильно взволнованная разговором, тихонько пробиралась между углем и дровами, разбросанными по платформе: она вошла в маленькую залу небольшой железнодорожной станции, подвела меня к фильтру с водой, нацедила себе в горсть воды и дала мне вылакать. Потом она села, я положил голову ей на колени, и она стала нежно растирать мне горло. Кругом нас сидели пассажиры; из их разговоров я понял, что случилось с нашим поездом. На этой станции был разъезд. Товарный поезд должен был ждать, пока не пройдет наш поезд. Но стрелочник забыл перевести стрелку, вследствие чего мы наскочили на товарный поезд. По счастью, наш поезд уже сильно замедлил ход, иначе могло бы случиться гораздо большее несчастье. И то наш паровоз был настолько поврежден, что нельзя было ему идти дальше. Приходилось ждать, пока подадут другой.

Сидя подле Лоры, я заметил странного старого господина, похожего головой на пуделя. Он сложил руки на набалдашнике палки и не сводил глаз с Лоры.

Вдруг он вскочил и подойдя к ней, сел подле нее.

— Какая некрасивая собака! — сказал он, указывая на меня.

— На мой взгляд она очень красива, — тихо сказала Лора.

— Вы так говорите, потому что это ваша собака, — сказал старик, бросив на меня испытующий взгляд. — Да что с ней случилось?

— Она в первый раз едет по железной дороге; ей показалось страшно, — отвечала Лора.

— Не удивительно, — сказал старик. — Никто и понятия не имеет о том, что терпят звери в путешествии. Если бы вы видели все, что мне пришлось на моем веку увидать, вы, верно, в рот не взяли бы мяса, милая барышня.

Лора сморщила лоб.

— Я слышала кое-что по этому поводу, — сказала она дрожащим голосом. — Воображаю, что делается на железных дорогах!

— Делаются поистине ужасные вещи, — подтвердил старик. — Представьте себе скотину на западном длинном пути! Летом она задыхается от жары и томится жаждой, зимой голодает и мерзнет. Кроме того, ее подвергают мучениям морской переправы. Сколько из всего числа животных погибает на дороге, а других привозят в состоянии, близком к издыханию.

Странный старичок вскочил и заходил в волнении по комнате. Я радовался, что он отошел от нас, потому что Лору очень волновали рассказы о жестокостях со зверями.

Старик говорил громко; его слушали другие пассажиры; между ними находился молодой человек с красивым, но холодным лицом. Казалось, он не одобрил выходки старика, заставившего Лору расплакаться.

— А вы не находите, милостивый государь, — сказал он, — обращаясь к старику, — что есть доля ложной чувствительности во всех этих толках о любви к животным? Животные созданы для того, чтобы служить людям.

— Предположим даже, что это так — возразил старик. — Но разве из этого следует, что они должны страдать, служа нам? Я видел столько жестокости в обращении людей со зверями, что уверен в одном: люди будут отвечать за преступления, совершаемые ими везде на свете над бессловесной тварью.

Молодой человек не стал спорить, он задумался. За него отвечала старику старая дама, поразившая меня своей наружностью. Я никогда не видал лица прекраснее, чем у этой старушки. Волосы ее были белы как снег, лицо покрыто глубокими морщинами, но она была высока и стройна, и выражение ее лица было так же приятно, как у Лоры.

— Не думаю, чтобы все люди были злодеи, — сказала она. — Большая часть людских злодеяний происходит от невежества и от легкомыслия.

— Вполне с вами согласен, сударыня, — поспешно отвечал разгорячившийся старик.

— Я много путешествовала, — продолжала старая дама, — и мне приходилось разговаривать со многими хорошими и умными людьми о том, как дурно люди обращаются с животными. И что же? Оказывается, что никто об этом просто и не думает. Обратите внимание любого человека на совершающиеся жестокости, и он непременно воскликнет: «Не может быть! Неужели такие вещи творятся на свете?» Зачастую вы услышите восклицание, что надо бороться с этим злом, и люди, участие которых возбуждено вами, будут спрашивать: «Что же надо делать, чтобы искоренить жестокое обращение со зверями?»

— Да, сударыня, и я спрошу вас, что надо делать? — воскликнул старик, нетерпеливо топая ногой.

— То же, что бы я посоветовала делать в борьбе с пьянством, — ответила дама, улыбаясь, — надо воспитывать молодежь в духе человечности. Я бы всеми силами любви и науки твердо укореняла в умы школьников и школьниц знание того, что так же, как вино и водка разрушат их тела, жестокость к какой бы то ни было живой твари, омрачит и исковеркает их чистые души.

— Мне кажется бесполезным рассчитывать до такой степени на врожденное чувство добра в человеке, — сказал молодой человек с суровым лицом. — Что ни проповедуют разные сторонники человечности и благородства, а большинство людей более склонно к дурному, нежели к хорошему! Ведь вы не можете сделать ваших детей совершенно хорошими?

— Мы не ожидаем этого, — возразила старушка, спокойно взглянув на говорившего. — Не спорю, что человеческому сердцу свойственны и другие побуждения, но тем важнее нравственное воспитание, которое борется с дурным, прививая доброе и возвышенное. Я давно живу на свете и должна сказать, что за долгое время моего опыта среди людей встречала много хороших сторон в людях и в одном твердо убедилась: впечатления детства неизгладимы. — Вот почему так важно, чтобы они были хорошие. Признайтесь сами, разве вы не помните ярче всего остального то время, когда вы стояли подле вашей матери и держали ее руку, пока она нежно целовала вас?

Во время этого разговора нам подали новый паровоз. Многие пассажиры заторопились садиться в вагоны, в том числе и нетерпеливый старик. Лора спешила завязать плед, и мне очень хотелось ей помочь; вскоре около нас остались только старушка с приятным лицом и молодой человек.

— Да, я хорошо помню время, о котором вы говорите, — отвечал молодой человек взволнованным голосом. — Теперь у меня нет матери: она умерла.

— Бедный юноша! — с нежной лаской в голосе сказала старушка, положив руку на его плечо.

Они оба стояли, и она была выше его ростом.

— Да благословит вас Бог! — продолжала она. — Я уверена, что сердце у вас доброе. У меня четверо взрослых сыновей; вы мне напоминаете моего младшего. Если вы когда-нибудь будете в Вашингтоне, приезжайте ко мне.