— Я его посланник! — ответил Сапог, поглаживая бороду. — Скоро будет у нас великое ханство кочевых народов. Тогда сам хан Ойрот спустится с гор.

В аиле он сел «выше огня», но заговорил как равный с равным:

— Скот твой нагулял ли жир? Над аилом твоим хорошие ли дни плывут?

— Хорошие! Со всех сторон теснят. Ходу нет. Колхоз крылья обрезал. Исключили — это не беда. А вот налог, как на бая, наложили — опомниться не могу: половину скота отдал.

— Не горюй, — сказал Сапог, — наше не пропадет. Что успели за хребет угнать, цело будет!

Вошел только что приехавший из Каракольской долины новый гость, Содонов, и сел возле двери.

Сапог с подчеркнутым вниманием подал хозяину свою монгольскую трубку, сказал:

— «Колхоз крылья обрезал». Глупости говоришь! На отращенных крыльях всякий подымется! Ты подымись с обрезанными крыльями — вот тогда все увидят, что ты силен. На горе маховые перья отрастишь и будешь плавать в воздухе орлом: из богатых богат!

— Как поднимешься, коли ветром сбрасывает? — нерешительно вмешался в разговор Бабинас Содонов. — Я как женился, так стал об этом думать. Иной раз, глядишь, будто бы от земли отделился, на подъем пошел; а потом — как ветром подхватит да дождем хлестнет — и опять из грязи тебя не видно.

Вошли еще два гостя в тяжелых шубах.

«Народ собирается! — с удовольствием отметил Сапог. — Не забыли меня».

— Ты скажи, как нам опериться, — попросил Содонов. — Человек желает подняться, а его все вниз да вниз.

— А может быть, вам о колхозах рассказать? Может быть, вы в колхоз вступать собираетесь? — ехидно спросил Сапог. — Сейчас они зовут к себе. А скоро всех силой туда погонят. Если их на земле оставить, они все долины вспашут. Где будем скот пасти? Где кочевать? — продолжал он, повышая голос. — Негде. Они вольной жизни хотят конец положить. Сейчас у них один русский. Если их не уничтожить, они скоро пришлют много таких хозяев. Соберут всех алтайских детей и отправят в города, в детские дома. После этого у алтайцев баб отберут: на каждого русского начальника в колхозе — по три алтайки.

— Голову главарям под крыло завернуть! — гремел Утишка.

— Остынь! — прикрикнул Сапог. — Это можно было делать в прошлом году. Теперь этим не испугаешь, а только растравишь. Теперь надо с другой стороны. Под корень подсекать… Они хлеб посеяли. Если мы хлеба их вытравим, весь колхоз пропадет. Поняли?

— Как? Хлеб травить? — шепотом спросил Содонов. — Люди сеяли, старались, а мы — травить…

Суровый взгляд Сапога остановился на нем:

— Содонов, ты это сделаешь.

— Пусть постарается для всех.

Бабинас повертывался, словно молодой, нелетный сыч, окруженный недругами, и глаза его спрашивали: «Что?! Хлеб топтать? Да вы с ума сошли?!»

Все, кто сидел в этом аиле, ему показались злыми и неумными. Вмиг пропало былое уважение к ним, и в сердце пробудилась ярая смелость.

— А вы видели, как хлеб растет? Шелк самый лучший!.. А сколько работы в эту землю вложено? Ноги отсохнут, если топтать.

Сапог удивленно повел бровями:

— Ты забыл, что слово старшего в сеоке — закон для всех? Народ проверит, как ты мое слово почитаешь. — Повысив голос, он продолжал: — Лучший скот — угнать в долины, где человек не бывал, остальной — под нож. — Снова взглянул на слушателей: — Тяжело бить скотину? Не унывайте. Легкая жизнь будет, когда установим великое ханство кочевых народов.

— Когда это будет?

— Скоро. Шатый летал на пятое небо, там сам хан Ойрот сказал сильному каму, что уже заседлывают белого коня для поездки на землю.

Содонов насупился. Раньше он думал, что Сапог не ошибается, но сейчас не мог поверить, что новая власть, которую алтайцы выбирали наравне с русскими, отдаст все добытое ими какому-то ханству кочевников. Алтайская молодежь, ушедшая в Красную Армию, защищает новую власть. Да может ли возникнуть такое ханство? Народ натерпелся бед от зайсанов и не допустит их возвращения. К тому же никакого хана Ойрота нет. Все это сказки.

Сапог встал. Его подхватили под руки и проводили до коня. Он уехал в горы, в леса. Никто, кроме двух-трех человек, не знал, где он скрывался.

Всадники разъезжались в разные стороны поодиночке. Содонов ехал по лесу.

Кань обходил пни, прыгал через колодины. Седок не замечал этого. Он думал:

«Если бы я в колхоз вступил, мой скот стал бы не моим. Но он уцелел бы… А теперь я сам свой скот должен резать… будто волк. Как же так? Я заботился о коровах. Каждому теленку радовался, как пьяница чочою араки. Думал, что скоро у меня такое стадо разрастется, что не пересчитаешь. Молока — полные казаны, ведра… Остатки — на завод. Для себя — запас масла и курута на целую зиму… И вдруг говорят, что коров надо резать. Ума лишились».

Содонов был готов сжать голову руками и скакать день и ночь без отдыха до того места, где скажут ему, что же происходит в Каракольской долине и кого слушать: тех ли, кто заставляет резать скот, или тех, кто всячески заботится об увеличении стада, но считает коров общими?

Под ногами коня захлюпала вода. Запахло жильем.

— Куда ты меня привез? К Тургень-Су?

Бабинас дернул повод.

«Нет, я туда не поеду. Там я не буду сам себе хозяином. — Грустно посмотрел в сторону дома. — А там, зарезав скот, буду нищим».

Ехать домой не хотелось. Теперь бы где-нибудь в дремучем лесу развести костер и отдохнуть. Но разве освободишься от таких тревожных дум?

«Кто растолкует, что творится на земле? Кто? Кто скажет, какие ветры завтра спустятся в долину?»

Бабинас сунул пустую трубку в рот и положил в нее горячий трут.

Зеленому лугу, орошенному водами горных рек, не было конца. Седло, окованное медными бляшками, выжимало пот из шелковистой шерсти коня. Жалея лошадь, Бабинас круто повернул в сторону урочища «Солнопек». У полосы молодой пшеницы всадника встретил густой туман.

«Прикрывает, не хочет пустить».

Конь хватал сочную зелень. У ног его плескалось невиданное пшеничное озеро.

«Не поеду. Нельзя топтать… — убеждал себя Содонов и резко повернул коня. — Нельзя. Совесть не позволяет».

На рассвете туман обнял землю. Островерхие аилы прокололи его, словно железные зубья кошму, брошенную на них. Содонов, не слезая с коня, постучал в окно избушки. Никто не отозвался. Серый пес, на боках которого зимняя шерсть висела клочьями, лаял звонко. Бабинас подъехал к соседнему аилу и крикнул:

— Почему долго спите? Хлеб не бережете!

Сенюш выскочил босиком, волоча в одной руке шубу, в другой винтовку, и, узнав Содонова, прикрикнул на собаку.

— Хлеб, говорю, почему не караулите? Коровы могут вытоптать. Я сейчас отогнал большое стадо от колхозной полосы.

Бабинас повернул коня и поехал рысью.

На другой день вечером Содонов побывал в аиле Утишки.

— Нельзя хлеб травить: караульного поставили с винтовкой. Едва убежал.

Прошло десять лет с тех пор, как Владимир Ильич Ленин говорил на Восьмом съезде партии:

Десять лет — небольшой срок, но когда народ решил всю жизнь перестроить заново, оказалось достаточно этих десяти лет, чтобы мечту сделать былью, фантазию превратить в действительность. Достаточно было молодой тракторной промышленности нашей страны дать пятьдесят тысяч тракторов, как средний крестьянин сказал, что он — за колхозы.

Не отставал от зерновых районов и животноводческий Горный Алтай. В каждом селе зарождались колхозы, в каждой долине алтайцы-колхозники переходили к оседлой жизни.

Вопрос о хлебе был основным в сельском хозяйстве. Колхозам и совхозам предстояло в короткий срок не только дать стране то количество хлеба, которое давали кулаки, но и в несколько раз увеличить производство. Вот почему и животноводческие колхозы Горного Алтая в те годы едва ли не главное внимание уделяли полеводству: они стремились помочь стране быстрее разрешить хлебный вопрос.