Капитан Прьето (он снял люкс в гостинице “Эспланада”) листал книгу абонентов Буэнос-Айреса. “Ещё один О'Тул. Нет, это женщина — Айрин… Ага! О'Тул, Фрэнсис”. Набрал номер: 345–120. Долгие гудки. “Ладно, позвоню позже”.

Они познакомились в Сантьяго-де-Чили, в канадском посольстве на дипломатическом рауте по случаю дня рождения королевы Елизаветы II. Знакомство это долгое время оставалось шапочным: встречались на приемах, коктейлях, официальных церемониях, на премьерах и вернисажах; раскланивались, обменивались дежурными любезностями, и только. Да и что могло быть общего у маститого публициста с сотрудником военного атташата маленькой центрально-американской республики?

После сентябрьского переворота семьдесят третьего года Фрэнк зачастил в панамское представительство, где нашла политическое убежище его невеста. Одиннадцатого октября, когда Глория получила разрешение хунты на выезд в Панаму, капитан Прьето, возвращавшийся на родину тем же рейсом, помог ей — пользуясь своим дипломатическим статусом — пронести в самолет черновые наброски книги О'Тула о роли ЦРУ в свержении правительства Народного единства. Позднее чилийские подпольщики переправили раненого канадца в Сьюдад-де-Панама. Там-то и завязалась тесная дружба между Фрэнком, Иселем и Глорией. А когда журналиста, выздоравливающего, но всё ещё слабого выписали из госпиталя, капитан приютил новых друзей у себя на квартире.

— Алло, алло! Глория? Это я, Исель… Тоже рад тебя слышать… А где Фрэнк? Понятно… Нет! Не из Сьюдад-де-Панама. Я здесь, в Байресе… Хорошо. Скоро буду. Говори адрес.

Мощённая брусчаткой площадь Старого города. Угловой пятиэтажный — без лифта — дом. Полумрак допотопной чугунной лестницы. На самом верху, под крышей, мансарда. Глория была одна. О'Тул задержался в редакции.

— Это тебе, Гло. Мой скромный презент. — Прьето положил на пузатую тумбу у вешалки прозрачную целлофановую коробку с тремя пурпурными орхидеями и расцеловал хозяйку.

— Проходи, Исель. Я сейчас сварю кофе. Садись… — она придвинула кресло-качалку и, вынимая цветы из коробки, расхохоталась: — Господи, мне даже не во что поставить эту прелесть! — Взяла с облупленного, рассохшегося серванта керамическую вазу для фруктов. — Ничего, здесь им будет неплохо.

Капитан Прьето не стал расспрашивать Глорию, хорошо ли работается его другу на новом месте. Догадывался, не сладко ему. Хотя, конечно, что там говорить, предложение владельца “Буэнос-Айрес дейли” стать штатным репортером газеты было благом в той ситуации, в какой оказался О'Тул, выйдя из госпиталя. Американские и канадские издатели не простили ему разоблачений подрывной деятельности ЦРУ в Чили. (Глория, с согласия прикованного к больничной койке Фрэнка, переслала в Мехико, в Комитет солидарности с чилийскими патриотами черновые наброски задуманной им книги. На основе этих материалов была выпущена брошюра.) Издатели, разъяренные тем, что вместо ожидаемого бестселлера о “происках красных” свет увидело нечто прямо противоположное по содержанию, отказались, как один, от услуг Фрэнсиса О'Тула. И многоопытный журналист остался не у дел.

— Что это твой муженек засиделся сегодня так поздно в газете? Какое-нибудь важное событие?

— Ты разве не знаешь? Убит Виньяр, комиссар полиции.

— Опять “Три А”?

— Левые ультра. Та же история, что и в Чили…

— Что ты имеешь в виду?

— Здесь тоже возможен реакционный переворот. Обстановка накалена. А эти леваки подливают масла в огонь. Порой от ультралевых не меньше вреда, чем от ультраправых.

— Чересчур сильно сказано. Для Латинской Америки главную опасность я вижу справа. От таких организаций, как здешняя “Три А”.

— В этом ты прав на все сто процентов… Представляешь, в машину к нашему другу Аллике фашисты из “Трех А” подложили пластиковую бомбу. И он погиб, и его секретарша…

Она замолчала. Взяла сигарету. Нервно прикурила от зажигалки, предупредительно протянутой капитаном Прьето.

— Я очень беспокоюсь за Фрэнка. Когда его долго нет, в голову лезет всякая всячина. Особенно после того, что произошло с ним в начале мая.

В тот спокойный майский вечер О'Тул шел из редакции по оживленной, сверкающей огнями кинотеатров Калье Лавалье, торопясь в кафе “Джиоконда”, где его ждал только что приехавший в Буэнос-Айрес Жак Леспер-Медок. Вдруг у тротуара остановился “крайслер”. Из него выскочил кряжистый верзила и, резким движением скрутив руки Фрэнку, втолкнул его в машину. На заднем сиденье журналиста с двух сторон зажали люди с автоматами. Верзила уселся рядом с шофером. “Крайслер” рванулся с места. Примерно через полчаса автомобиль остановился у загородного особняка. Подталкивая О'Тула прикладами, похитители провели его в роскошно обставленную гостиную и оставили один на один с огромным дымчатым догом, развалившимся на диване. Пес зевнул, потянулся и, прижав уши, уставился на дверь, показывая всем своим видом, что шутки с ним плохи.

— Любуетесь моим Чико? Отличный дог — королевских кровей, — резко прозвучал голос откуда-то сбоку из-за портьер.

В гостиную вошел невысокий, худощавый, прилизанный молодой человек. Его волевое, умное, не лишенное обаяния лицо портили обвислые усы и воспаленность красивых карих глаз. Был он в расшитых бисером шлепанцах на босу ногу и домашнем стеганом халате, из-под которого высовывались кожаные бриджи.

— Объясните, что это за глупые шутки? — взорвался Фрэнк. — Если вы крадете людей, чтобы получить с них выкуп, вам не повезло — я круглый сирота, и денег у меня нет. А если…

— Вот именно, господин О'Тул, — на журнальный столик веером легли вырезки. — Вы коммунист? Нет? Всё равно! Нам не нравятся ваши паскудные статьи: всё, что вы пишете об “Антикоммунистическом Альянсе” — скверная ложь и клевета.

— Но уже сам факт, что я оказался здесь, подтверждает…

— Заткнитесь! И запомните, что в ваших интересах, если хотите жить… — голос взвился ввысь на такой ноте, что пес напружинился и угрожающе зарычал, — в ваших интересах поскорее убраться навсегда из Аргентины!

О'Тула отвезли туда же, где его схватили. Глядя вслед уносившемуся прочь “крайслеру”, он обратил внимание, что на машине отсутствовали номерные знаки…

— Вчера пришло письмо за подписью “Трех А”. В нем напоминалось, что срок, данный Фрэнку на размышления и сборы, истекает через две недели, — закончила рассказ Глория.

В комнату, шумливо отдуваясь, ввалился О'Тул с грудой пакетов и свертков в руках.

— Здорово, дружище! Подожди минутку — дай брошу всю эту снедь на кухне… — И кивнув жене: — Пойдем, Гло, займись хозяйством.

Фрэнк вернулся в комнату с бутылкой брэнди и рюмками. Чуть не грохнулся, зацепившись за телефонный шнур. Исель поддержал его. Они обнялись, радуясь встрече, как мальчишки.

Отхлебнув крепкого дешевого брэнди местного производства, О'Тул заговорщически подмигнул:

— Вижу, вижу, старина, Глория совсем заморочила тебе голову. Политика — по-прежнему её любимый конек. День-деньской в доме только и разговоров, что о террористах, империалистах, инфляции и эмансипации. А если говорить серьезно, Исель, дела у нас тут совсем невеселые. Сегодня ухлопали Виньяра…

— Гло рассказывала о том, что произошло в Эль-Тигре… Рассказывала и о “Трех А”. Об угрозах тебе.

Фрэнк беззаботно отмахнулся:

— Плевать я на них хотел.

Капитан задумчиво вертел между пальцами пустую рюмку.

— По-моему, вам с Глорией надо уезжать отсюда… — сказал он. — Неужели не найдешь себе журналистскую работу в другой стране?

— Работу и искать не требуется. Ко мне в редакцию приходил на днях Брайан Клуни, из Рейтера. Предлагал устроить в свое агентство. Есть вакантные корреспондентские должности в нескольких странах. В малоинтересных, правда, с профессиональной точки зрения. На Гаити, в Доминиканской Республике, в Гондурасе, на Ямайке.

— Я не очень в этом разбираюсь, но, на мой взгляд, лучше быть корреспондентом солидного агентства в любой глухомани, чем репортером крошечной газеты в такой бурлящей событиями столице, как Байрес.