Как бы то ни было, возвращаемся к настоящему моменту... и факту, что я смешное количество времени смотрю на Зейна так, будто у него внезапно выросло три головы.

— Прости. Что ты сказал? – я надеюсь, что просто не расслышала его.

Зейн наклоняется вперёд и снова говорит в микрофон, выговаривая каждое слово:

— Я сказал: «Твой вокал ужасен».

Похоже, он раздражён тем, что ему пришлось повторять.

И, нет, я не ослышалась.

Мой голос не был отстойным. Никаким долбанным способом. Ему так повезло, что он находится по другую сторону не-отстойного моста.

Я знаю свою музыку. Я знаю эту песню вдоль и поперёк. Просто быть того не может, чтобы я не справлялась с её пением.

Лицо начинает покалывать, я опускаю взгляд на свои кеды, пытаясь не потерять контроль над своим гневом.

Я плохо переношу критику. Только если это не мой друг. А слышать подобную критику со стороны Зейна больно, потому что я уважаю его мнение.

Я страстно предана своей работе. Я люблю её. Люблю петь. В этом смысл моей жизни. Моя группа, этот альбом — всё для меня. Весь мой мир.

Много лет я пела в дерьмовых барах и клубах в погоне за мечтой. Наконец, я начала воплощать эту мечту, после чего последовали месяцы и месяцы работы над альбомом — семь дней в неделю, днём и ночью, едва находя время на сон. Я была настолько одержимой его усовершенствованием, что думала, что могла бы заработать нервный срыв.

И всё для того, чтобы сейчас из всех возможных людей именно Зейн сказал, что я всё завалила. Это совершенно ужасно. У него не возникало проблем с моим вокалом в любой из других песен. И именно сегодня я могла бы прекрасно обойтись и без этого.

У меня такое чувство, будто я только что получила двойку по своей письменной работе от своего любимого учителя, и мне, как ребёнку, хочется закатить по этому поводу колоссальную истерику.

Не по-взрослому, но мне всё равно.

Глубокий вдох, Лила.

Это Зейн Фокс. Он не будет доброжелательным к творческой истерике молодого певца, только что подписавшего контракт с лейблом.

Успокаивающее дыша, я заставляю себя добавить в свой голос вежливости.

— Хорошо, может быть, моя подача была недостаточно сильной и крошечную часть у меня спеть не получилось, — я не имею в виду везде, — но…

— У тебя не крошечную часть не получилось спеть, — режет он. — Ты так чертовски далека от отметки «хорошо», что это даже не смешно. Ничего из этого не работает. Серьёзно, ты звучала как уборщица, подпевающая музыке в своих наушниках.

Какого чёрта? Хорошо, что именно, чёрт возьми, заползло в его задницу и умерло сегодня?

Я открываю рот, чтобы заговорить, но он добил меня своими словами.

К счастью, его голос становится чуть менее кислым.

— Твой обалденный вокал сегодня гуляет где угодно, но только не здесь, Лила. Настолько отличительный, настолько уникальный тон твоего голоса, кажется, просто куда-то исчез. И мне интересно, что за чёрт? Итак, ты расскажешь мне прямо сейчас, нужно ли мне что-то знать, прежде чем мы продолжим?

Он придаёт своему взгляду выжидающий характер.

— Э-э... То, что тебе нужно знать, — это...

— Я не знаю, что это, именно поэтому я тебя и спрашиваю.

— Ничего не случилось.

— Ты на грани.

— Я не на грани.

Хорошо, может быть, я на грани.

Я разговаривала по телефону со своей тётей Стеф перед тем, как войти в студию, и сказанное ею сбило меня с толку. Она позвонила, чтобы сообщить мне, что Декс подписал контракт с новой группой. И эта группа находится в Лос-Анджелесе. Он переехал сюда несколько дней назад.

Чувствую ли я себя на грани? Мягко сказано.

Декс был в Нью-Йорке, а я здесь, в Лос-Анджелесе, где у меня есть просто отличная работа. За тысячи миль от него, без единого шанса на случайное столкновение, — это помогло мне похоронить выворачивающую и душераздирающую боль, которую я пережила, поймав его с Чадом.

Но теперь, когда я узнала, что Декс здесь, в Лос-Анджелесе, всё возвращается с полной силой.

Я рада, что тётя Стеф сказала мне. Я имею в виду, если бы я столкнулась с ним, не подготовившись, это было бы ужасно. Но у меня нет совершенно никакого желания, чтобы он находился здесь.

Я сдержалась, когда тётя Стеф сказала мне. Она не знает причин Декса, а я не спрашивала.

Он не сказал ей, а я не могу заставить себя сделать это. Она уважает наши желания и не давит, но я знаю, что ей причиняет боль наше с ним прекратившееся общение, однако не из-за отсутствия попыток с его стороны.

Знаю, она думает, что если бы она знала суть проблемы, то смогла бы исправить всё между нами. Но она не может.

Между мной и Дексом больше нет ничего общего. Это было сломано в тот момент, когда он начал трахаться с моим парнем.

Я чувствую знакомый огонь в груди. Подняв руку, я тру это место.

— Ты на грани, Лила, — говорит Зейн, убеждаясь. — Если это личное и ты не хочешь делиться, хорошо. Я принимаю это. Но мы впустую тратим драгоценного время в студии, поэтому ты должна оставлять свою личную жизнь за дверью, прежде чем заходить сюда, — он указывает на выход. —

И ты должна найти способ перенаправлять эти сдерживаемые эмоции в песню, а поёшь ты просто великолепно, потому что я знаю, на что ты способна.

Он прав. Вещи делового и личного характера никогда не должны смешиваться.

Я сильнее этого.

Конечно, у меня есть комок в горле размером с Техас и ноющая, колющая боль от осознания такой близости с Дексом.

Но я сильная. Я даже перестала плакать. Уже как десять месяцев.

Думаю, мои слёзные железы высохли, когда я выплакала реку слёз после того случая.

Я пристально смотрю на Зейна и с решительностью в голосе говорю:

— Ты прав. В следующий раз я сделаю всё идеально.

Он смотрит на меня долгим взглядом, а потом в нём что-то смягчается.

— Тебе нужно взять небольшой перерыв, прежде чем мы продолжим?

Его доброта, обращённая ко мне на целую секунду, обезоруживает меня.

Я поднимаю подбородок и сглатываю.

— Нет, теперь всё хорошо.

— Отлично, — он хлопает в ладоши. — Давайте ещё раз этот трек! – Зейн отходит от микрофона и похлопывает Грея, нашего звукорежиссёра, по плечу.

Я быстро смотрю на Кейла, Сонни и Вана, сидящих в студии с Зейном. Они уже наложили свои партии на трек вчера. Зейн хотел, чтобы инструменты и вокал для этой песни были записаны отдельно, следовательно, именно поэтому я пою здесь непосредственно одна.

Кейл — наш бас-гитарист, и я знала его всегда. Кейл, Декс и я росли вместе. Мы втроём соединили Винтаж вместе. Кейл — мой лучший друг и единственный парень, которому я доверяю, и я знаю, что он прикроет спину, так как доказал это больше одного раза.

Сонни — наш барабанщик. Он присоединился к группе, когда мы только начинали. Мы раздавали листовки для прослушиваний, и он оказался единственным, кто пришёл. К счастью для нас, он качался. А на барабанах он просто демон. Я никогда не слышала ничего подобного.

Ван пришёл к нам не так давно. Он присоединился в качестве соло-гитары после ухода Декса. Хорошо, когда я говорю «ухода»...

— Декс остаётся. Я ухожу, — я напрягаю спину, но не поднимаю взгляда на Декса.

Я не могу заставить себя посмотреть прямо на него. Меня грызёт страх, что моя решимость исчезнет. Потеря его в моей жизни станет слишком тяжёлой, и я начну рассыпаться.

Декс — солнце, и я не могу смотреть прямо в его горящие глаза.

Кейл встаёт с места и подходит ко мне. Он встаёт рядом со мной и берёт меня за руку. Я чувствую слёзы и жжение в горле. Через несколько секунд Сонни тоже занимает позицию рядом со мной, опуская руку мне на плечо.

Декс встает на ноги.

— Позаботьтесь о ней, ребята. И, Ли,…

Я знаю, что он смотрит на меня. Его взгляд прожигает дыру во мне.

— Я знаю, что означает всё это дерьмо, и я даже не могу начать говорить тебе, как мне жаль.