-- Кусю-мусю, пупсенька!

О, ужас!.. Я тщетно закрывался ладонями, дергался и извивался, проклиная свой возраст. Это продолжалось до тех пор, пока мои пальцы не притрагивались к чему-то липкому и сахаристому. А потом... Потом я, увы, сдавался. Сладость с позорным капитулянтством переправлялась в рот, и на несколько минут я становился славным улыбчивым парнишкой, обожающим все эти мокрые, вытянутые дудочкой губы, толстые, заменяющие стул, колени, мягкие щеки и невыносимо-глупые словечки.

-- Пуси-муси, маленький?

-- Пуси-муси, тетенька...

###Глава 5

То, что проплывало мимо нас, называлось городом. Огромные здания, клетчатая структура стен и стекла, мириады окон с цветами и кактусами. На окраинах города, подпирая небо высились металлические мачты, на которых вместо парусов были развешены гигантские сети. Я сразу догадался, что это против рыбьего нашествия. Осенний жор городские жители тоже очевидно не долюбливали. Словом, здесь было, на что поглядеть, и всем салоном мы лицезрели проплывающие мимо улицы, гладкие укатанные ленты тротуаров, серые громады, именуемые домами. Город мы видели впервые. Он захватывал дух, небрежным извивом дороги возносил нас к сверкающим крышам, погружал на дно затемненных улочек. Он смеялся над нами на протяжении всей дороги. Камень, удушивший зелень, мрачное торжество заточившего себя человека...

Солнце садилось слева, -- справа оно плясало и гримасничало в многочисленных зеркальных преградах, ослепляя нас, придавая городу образ гигантского чешуйчатого зверя. Но наплывающий вечер не позволил рассмотреть этого зверя в подробностях. Мгла припорошила мир пеплом, и, обернувшись, шофер ошеломил нас новостью -- еще более неожиданной, чем недавнее появление города. Автобус собирался останавливаться -- и не просто останавливаться, а с целью подобрать новых пассажиров.

Мы огорошенно молчали. Может, он пошутил? А если нет, то каким образом?! Куда? Мы озирались в недоумении, не видя того спасительного пространства, где могли бы разместиться внезапные попутчики. Мы без того располагались частично на полу, частично в самодельных подобиях гамаков. Очередная партия новичков обещала непредставимые условия сосуществования. Честно говоря, я просто не верил, что в крохотный салон кто-нибудь еще способен влезть. Однако глаза водителя оставались серьезными. Он и не думал шутить.

На этот раз нас встретила не Лагуна. Время Лагун безвозвратно прошло. В сгустившихся сумерках в свете бледно-желтой луны мы разглядели что-то вроде гигантского камыша, уходящего под горизонт, и неказистый деревянный поселочек зубасто улыбнулся нам придорожным щербатым забором. Под неутомимо вращающимися колесами гостеприимно захлюпало. Собственно говоря, дороги здесь не было. К гомонящей тучной толпе по заполненной грязью канаве мы скорее подплыли, а не подъехали. Темная, дрогнувшая масса, напоминающая вздыбленного атакующего волка, качнулась к машине и, обретя множество локтей, кулаков и перекошенных лиц, ринулась к распахивающимся дверцам. Люди карабкались по ступенькам, остервенело толкались, клещами впиваясь в малейшие пространственные ниши между багажом и пассажирами, оседая измученными счастливцами на полу и собственных измятых сумках, повисая на прогнувшихся поручнях.

Их было страшно много -- этих людей. Еще более страшным оказалось то, что все они в конце концов вошли в нашу машину -- все, сколько их было на остановке! Торжище, размерами и формой напоминавшее спроецированного на землю волка-великана, умудрилось впихнуться в крохотное пузцо зайчонка, если, конечно, можно было назвать зайчонком наш автобус. Так или иначе, но свершилось противоестественное: зайчонок проглотил волка, а мотылек воробья! Распятые и расплющенные, в ужасающей тесноте, мы радовались возможности хрипло и нечасто дышать. Не обращая на творящееся в салоне никакого внимания, шофер посредством резинового шланга неспешно напоил машину вонючим топливом и, забираясь в кабину выстрелил захлапываемой дверцей. Он любил мощные звуки: рокот двигателя, грохот клапанов, скрежет зубчатой передачи. Вот и дверцы он не прикрывал, а с трескам рвал на себя, ударом сотрясая автобус до основания. И снова под ногами у нас зарычало и заворочалось. Мрачный и высокий камышовый лес с невзрачными огоньками поселка поплыл назад, стал таять, теряясь за воздушными километрами. Волнение успокаивалось. Люди постепенно приходили в себя, обустраивались в новых условиях.

Невозможно описать хаос. И очень сложно описывать вещи, приближенные к нему. Вероятно, по этой самой причине мозг мой не запечатлел и не расстарался запомнить, каким же образом мы все-таки провели ту первую неблагодатную ночь в забитом до отказа салоне. Вероятно, умудрились все же уснуть, разместившись и окружив себя видимостью уюта. Последнее оказало гипнотическое действие, и, обманутые сами собой, мы счастливо погрузились в сон.

###Глава 6

Напоенный и упоенный своей сытостью, означавшей силу и скорость на многие-многие версты, автобус продолжал мчаться, нагоняя ускользающий горизонт, утробным рыком распугивая пташек и стайки мальков, выбравшихся порезвиться в воздух.

Обычно это называют предчувствием. Нечто внутри нас предупреждает слабым проблеском, отточенной иглой кусает в чувствительную пяту, и, поднятая с сонного ложа, мысль тычется во все стороны, силясь сообразить, откуда исходит опасность, да и вообще -- опасность ли это. А, угадав направление, бьет в звонкий набат, и мы вздрагиваем, стискивая кулаки, готовясь встретить беду во всеоружии. Увы, Путь перестал быть развлечением. В жестоком озарении мы поняли, что впереди нас ждут новые остановки, обещающие новых пассажиров. Никто, включая вновь поселившихся в салоне, не мог себе представить, что произойдет с машиной, если ее примутся штурмовать очередные орды пропускников. Пропуск являл собой заветное право на Путь, на колесную жизнь. Мы все имели эти картонные безликие квадратики, но мы предположить не могли, что обладателей пропусков окажется столь много. Кроме того теперь я знал: пропуск знаменует собой не только право, но и долг -- священный и почетный. Обладатель заветного квадратика не мог уклониться от Пути при всем своем желании. Он ОБЯЗАН был ехать! И он, этот многочисленный должник, наверняка уже мок где-нибу