Большую часть рабочих пчел, разумеется, погубили. Остался только нелетный молодняк. В процессе работы неожиданно обнаружили матку и с большой предосторожностью водворили ее в клеточку. С горем пополам все же удалось уместить пчел в переносной улей и принести на свою поляну. Можно представить, чего стоила эта операция тому, кто производил пересадку, не имея на руках кожаных перчаток. Несчастный вытащил из своих рук семьдесят четыре пчелиных жала, руки у него распухли, побагровели, затвердели и перестали двигаться. Начался озноб. Он еле дошел до кельи, три дня не поднимался с постели и едва не умер.

Пчелиную семью переселили в стандартный улей. Соты с медом удалось почти все вставить и закрепить в изготовленные рамки. Пчелы успокоились. В конце весны они стали сильнее. Появилась необходимость разделить их, чтобы предотвратить естественное роение.

Здесь, в лесистой местности, деревья достигают огромной толщины. На их стволах обычно нет ни единого сучка до высоты 10–12 метров, а потому забраться на них практически невозможно. Если новый рой случайно вылетит из улья и привьется на недоступной высоте, то он, можно сказать, пропадет для пасеки. Поэтому повсюду здесь практикуется лишь искусственное роение.

В начале лета из леса на поляну неожиданно прилетел рой диких пчел и привился на стоявший там улей. Между пчелами-хозяйками и вновь прилетевшим роем завязалась ожесточенная драка. Вовремя заметив это, братья тотчас сняли привившийся рой и поместили его в переносной улей, а потом сделали для него обычный домик. Лесные гостьи хорошо прижились на новом месте. За лето пчелы смогли вполне благоустроиться и обеспечить себя запасом меда на предстоящую зиму.

Однажды летом амткельские отшельники послали одного из братьев проведать старца Онисифора, одиноко жившего в греческом селении Георгиевка. Там знакомый грек подарил посланцу улей пчел. Решили снарядить брата-пчеловода в Георгиевку с переносным ульем, чтобы принести в пустынь подаренную пчелосемью. Предложение это напоминало старинную пословицу: «За морем телушка — полушка, да рубль перевоз». Путь до Георгиевки преграждают шесть перевалов на расстоянии примерно тридцати километров. В это время года их можно было бы преодолеть за полтора летних дня, если идти, конечно, без поклажи. Но путешествие с пчелами за спиной всем напоминало эту пословицу про телушку.

И все же брат-пасечник отправился в этот трудный путь, понимая, что когда все денежные сбережения полностью истощатся, пчелы могут стать едва ли не единственным источником дохода, потому что братский огород мог прокормить только двух или, в крайнем случае, трех человек. Необходимо было подумать о дополнительных средствах к существованию уже сейчас.

Ясным солнечным днем, взяв переносной улей, он ушел в далекий путь через горные перевалы, пробираясь по узкой тропе между зарослями азалии, рододендрона и лавровишни, которые своими ветками беспрестанно цеплялись за его угловатую ношу.

Ходить в одиночку по этим зарослям небезопасно. Свежий помет на тропе свидетельствовал, что поблизости бродят медведи. Не меньшую опасность представляют собой ядовитые змеи, выползающие погреться на тропу. По милости Божией, уже поздно вечером брат благополучно добрался до келий приозерных монахинь, а утром продолжил свое путешествие по извилистой тропе, петляющей между огромными выступами горных пород. В полдень он вышел на ровную местность, сплошь заросшую высоким папоротником, пересек ее и поднялся на невысокий Георгиевский перевал, а затем начал спускаться вниз по косогору к Георгиевке. Уже вечерело, когда брат добрался до селения и отыскал человека, подарившего братьям пчел. В саду между фруктовыми деревьями у него располагалась пасека, пестреющая разноцветными ульями. Грек принес дымарь, две сетки, и они вместе, сняв с улья крышку, начали переставлять рамки с запечатанным расплодом и запасом меда в переносной улей. Затем перегнали в переносной улей всех пчел и, закрыв его, унесли в прохладное помещение, где он и находился ночью.

Рано утром, задолго до восхода солнца, взяв свою ношу, наш пустынник отправился в обратный путь. Пока шел из селения тропиночкой, ведущей к подножию горы, ноша не казалась слишком тяжелой. Всего-то двадцать пять килограммов! Живя в пустыне, он зачастую носил рюкзаки с мукой весом килограммов в тридцать пять. Перейдя по деревянному мосту через шумную реку, путник устремился вверх по крутому косогору, к вершине перевала. Здесь он сразу ощутил неудобство своей ноши. Улей был длиной полметра и в ширину более сорока сантиметров. Чтобы сохранить равновесие, пришлось идти, сильно наклонившись вперед, временами даже касаясь земли руками. В таком положении разогревшийся от жары мед стал вытекать из некоторых незапечатанных ячеек. Но пока не наступила жара, это было еще не страшно. В полдень же, когда зной стал невыносим, пчелы зашумели. Нужно было бы сверху полить их водой, но ее нигде не было. Маленький родничок находился еще далеко, возле вершины перевала. Чрезмерная жара сильно истощила силы путника. Ноша оттягивала плечи. Пот струился по всему телу, пришлось несколько раз выкручивать мокрую насквозь рубашку. Ноги тряслись от переутомления. Теперь он двигался черепашьим шагом, с частыми остановками. Казалось, подъему не будет конца. Но вот закончился серпантин. Началась прямая тропа с пологим восхождением, а просвета между деревьями, означающего конец подъема, все еще не было видно...

Наконец, он дотащился до родника, утолил жажду и только тут обратил внимание на замолкших пчел. Их загадочное спокойствие внушало тревогу... Удивительно, что при такой жаре и крайней тесноте они перестали шуметь.

Приложив ухо к крышке улья, он несколько успокоился, услыхав внутри шуршание пчел. Облил водой весь улей, плеснул немного и внутрь через отверстие в крышке. Немного отдохнув, взвалил ношу на плечи и двинулся дальше к вершине. Когда, наконец, он выбрался на ровную площадку вверху перевала, то по солнцу определил, что время уже далеко за полдень. Нужно было поторапливаться, расстояние до приозерных келий еще немалое.

Но через полтора часа внутри у него снова все горело, невыносимо хотелось пить. Вдруг в стороне от тропы он заметил небольшую лужицу. На первый взгляд, вода в ней показалась чистой, но присмотревшись, он увидел в глубине плавающих в несчетном количестве всевозможных хвостатых и бесхвостых ее обитателей. Невзирая на это, вытащил из кармана носовой платок и сквозь него утолил жажду. После этого пошел, ускоряя шаг, к месту ночлега. Только поздним вечером, уже в полумраке брат-пчеловод вышел к жилью приозерных монахинь.

Утром он проснулся на восходе солнца и едва смог подняться с постели: во всем теле — неимоверная ломота, болели ноги и поясница. Но медлить было нельзя — путь предстоял не короче и не легче вчерашнего. С трудом обув сапоги, взвалил на плечи свою ношу и опираясь на две палки, пошел вверх к перевалу. Через полчаса, несколько разойдясь, он почувствовал себя бодрее. Преодолев перевал, стал спускаться по крутой скалистой промоине, имеющей в нескольких метрах каменистые уступы. Здесь нужно было оборачиваться лицом назад и, держась руками за растущие по склонам кустарники, спускаться вниз, ступая на ощупь. В конце одного из уступов пустынник чуть было не наступил на ядовитую змею, длиной намного больше метра. Поспешно поднявшись наверх, он взмахнул рукой и крикнул, надеясь, что змея испугается и отползет куда-нибудь в сторону. Но она лежала, не уступая дороги. Толстый живот указывал, что она хорошо позавтракала и теперь переваривала пищу, нежась под лучами раннего солнца. Чтобы напугать змею, он бросил в нее попавшийся под руки обломок дерева. Неожиданно тот упал так, что у змеи лопнул живот и она в ярости стала кусать придавивший ее кусок дерева, но с места все же не сдвинулась. Тогда, найдя длинную жердь, концом ее он приподнял змею и попытался было отбросить в сторону, но змея соскользнула. Она упала недалеко вперед и ее не стало видно. Идти там было теперь опасно, пришлось пробираться по краю промоины сквозь густые заросли. Через два часа, поднявшись на другой перевал, путник заметил, что погода изменилась. По небу плыли черные тучи. Спустившись, он вновь стал подыматься на третий перевал, названный братьями «тисовой горой», из-за множества растущих там тисовых деревьев (красное дерево). Начался ливень. Укрыться было негде, да и спешить надо было. Одежда промокла до нитки, струи воды текли по спине и ногам, несколько раз пришлось выливать ее из сапог, а дождь все лил и лил, не переставая в продолжение двух часов. Затем небо прояснилось, день обещал быть хорошим. С листьев кустарников продолжала стекать на путника вода, но он этого почти не замечал, так как одежда была насквозь мокрой. Досадовал только на то, что к его тяжелой ноше добавилась тяжесть промокшей одежды.