А епископ Феофан, наставляя девицу-мирянку, жившую в доме своих родителей, учил: «Оставьте голову и низойдите умом своим в сердце и там стойте вниманием неисходно».

Выслушав вопрос, старец помолчал, а затем ответил:

— Мне думается, епископ Феофан удостоился редкостной благодатной одаренности, которой сподобляются весьма немногие. Поэтому так легко и скоро ему дались высокие молитвенные состояния, и в меру своей высокой духовности он стремился и руководимых им торопливо возводить по крутым ступеням молитвенного преуспеяния. И, как видно, его деятельность была очень успешна, потому что благодать сопутствовала ему во всех его начинаниях и по молитвам его ограждала назидаемых им духовных чад от злобных козней невидимых врагов. И если бы наставления святителя не имели бы положительных результатов, то его указания сами собою утеряли бы значимость и были забыты, — чего, однако, не случилось.

Расскажу вам по этому поводу об одном случае, который и поныне остается для меня таинственной загадкой.

Много лет назад между греческими селениями Чины и Георгиевка на высоком берегу горной реки жили общиной несколько монахинь. Местечко то было удобно во всех отношениях. Отшельницы завели небольшой огород и насадили по его окраинам несколько фруктовых деревьев. В то время я подвизался недалеко от них, немного выше по течению той же речушки. Иногда они приходили ко мне за советом.

Однажды я тяжело заболел, так что едва подымался со своей лежанки. Неожиданно пришла ко мне старшая из подвижниц с молоденькой послушницей и, увидев меня в таком тяжелом состоянии, сказала ей:

— Останься здесь и помогай больному, пока он не поправится.

Послушница тотчас же принесла в келью два чурбака, положила на них дощечки, устроила для себя лежаночку и так стала жить в моей просторной келье. Болел я довольно долго, и она не оставляла меня, пока я окончательно не выздоровел.

В благодарность за оказанную услугу я решил ознакомить ее с особым способом молитвенного делания, который практиковал сам, зная, что он не ведом был местным пустынницам.

Это несколько измененный способ преподобного Симеона Нового Богослова. Я сказал ей, что внимание ума при Иисусовой молитве нужно устремлять на верхушку своего сердца. При этих словах она вопросительно посмотрела на меня, и я понял ее недоумение относительно местонахождения верхушки сердца. Я и сам оказался в немалом затруднении. Святоотеческое писание говорит, что верхушка сердца у мужчин находится чуть выше левого сосца... А про женщин там нигде ничего не упомянуто. И я нерешительно пояснил: в верхней части грудной клетки, с левой стороны. Прибавил, что слова молитвы нужно соразмерить с тактами биения своего сердца с таким расчетом, чтобы восемь ее слов разместились между шестью его ударами: /Господи/ Иисусе/Христе/Сыне Божий/помилуй мя/грешную/.

Для этого нужно большой палец правой руки держать на запястьи левой и, отыскав пульс, по нему ориентироваться, не отрывая внимания от верхушки сердца, то есть верхней части грудной клетки. Она ушла от меня очень обрадованная, под большим впечатлением от услышанного.

Прошло около года, а может быть и больше. Однажды посетили меня те же монахини. Вначале я не заметил, что между ними нет моей бывшей помощницы. Присмотревшись, я спросил о причине ее отсутствия. Старшая со вздохом ответила:

— Ой, отченька, мы вот и пришли сюда рассказать, что с ней случилось... После того как она пришла от вас, мы вскоре заметили в ее поведении большую перемену. Прежде всего она начала сильно поститься. Мы сделали ей замечание, напомнив, что все крайности — от диавола. Но она украдкой продолжала чрезмерный пост, очень похудела и тем не менее, несмотря на истощенность, была неутомима, выполняя свое послушание. Как-то раз, к вечеру, она ни с того ни с сего легла на постель, сразу уснула и проспала всю ночь до полудня. Мы стали ее будить. Она еле слышно ответила, что ей нездоровится, и снова уснула. Прошел день. Вечером еще раз пытались разбудить ее, предложили поесть. Она отказалась и вновь погрузилась в сон. Спала всю ночь до позднего утра. Все мы были этим немало удивлены и опечалены. Вновь принялись ее будить и насилу разбудили. Она, не подымаясь с постели, попросила поесть, но у нас еще ничего не было приготовлено. Сразу стали варить ей еду. И тут послушница сказала: «Читайте мне отходную, наверное, сейчас умру...» Но вот принесли быстро сваренную пищу. Приподняли ее на постели, она поела, и силы вернулись к ней.

Подкрепившись, сестра начала рассказывать нам про свое видение, которое грезилось ей в течение полутора суток. Якобы Ангел Божий вознес ее на какую-то неведомую высоту и показал многие райские обители, в том числе и ту, в которой она будет находиться после смерти. Потом послушница стала как-то странно и витиевато говорить, так что мы совершенно ничего не понимали и не могли запомнить ни одного слова. Горделиво и без малейшей запинки она рассуждала о каких-то неслыханных вещах, словно кто-то научил ее этому и заставил запомнить наизусть. Мы не находили слов, чтобы выразить свое изумление. Откуда? Из какого источника у этой бестолковой послушницы появилась такая премудрость и утонченно-изысканная речь?! Мы никогда не видели и не слышали ничего подобного. Сидели и слушали ее с разинутыми ртами не менее получаса, пока она не замолчала.

Одна из слушавших попросила кое-что повторить. Послушница ответила: «Дух не повторяет. Когда я уйду от вас, то дух вам напомнит все, что было мною сказано сейчас».

Все услышанное от нее непостижимо для нашего ограниченного рассудка, ибо не является плодом человеческого мышления. Но от кого это? От Бога или же от диавола? Мы не знаем и боимся ошибиться.

После этого происшествия она, как и прежде, жила вместе с нами, выполняя свое послушание. Никто не задавал ей лишних вопросов. Она не совершала никаких странных поступков, которые могли бы напомнить о минувшем событии. Почему-то и мы даже в ее отсутствие никогда не пытались серьезно обсудить это загадочное явление и постичь его смысл.

В начале Великого поста все мы по необходимости отлучились в город, оставив послушницу в одиночестве. Через трое суток вернулись и, к удивлению своему, застали ее в нетопленой келье. Не было сожжено ни единого полена. Спросили ее, почему не топит. Она ответила голосом, полным смирения: «Я не нуждаюсь во внешнем обогреве».

По прошествии нескольких дней, при выполнении молитвенного правила, когда мы стояли все вместе, я невольно заметила, что тело послушницы едва заметно покачивается. Сделала ей по этому поводу замечание. Она объяснила, что это происходит от действия внутренней сердечной молитвы. Эти слова обратили на себя наше сугубое внимание, потому что были произнесены на понятном для всех монашеском языке и заключали в себе глубокий смысл.

Благодатная, сердечная молитва — редчайший дар. Этого дарования удостаивались отцы-пустынножители, стяжавшие великую чистоту сердца. Его получали весьма немногие из них, причем лишь в последние годы своей подвижнической жизни. Я, хотя и с недоверием отнеслась к услышанному, но все-таки спросила, какие именно слова произносятся при ее молитвенном действии. Она ответила, что всего-навсего два слова: «Господи, помилуй». Немалое удивление вызвал у меня и появившийся у нее источник слез — явный признак умиления. Однажды, заметив наше общее недоумение, она сказала: «Важно отыскать в себе канальчик, по которому истекает слеза...» Но вскоре в ее поведении начали появляться чрезвычайные странности.

Несчастная послушница стала очень мало спать: не более трех часов в сутки. Однако недостаток сна совсем не отражался на ее внешнем облике. Не было никаких признаков усталости и недомогания. Она, как и всегда, была безупречно исправна в делах послушания и отличалась неиссякаемой энергией. Вдруг происходит нечто поразительное: у нее вообще, пропадает сон. Мы, однако, заставили ее лечь в постель. Создали условия абсолютного покоя, надеясь, что ей удастся если не заснуть, то, по крайней мере, хотя бы забыться и чуть-чуть отдохнуть. Увы... Все наши усилия ни к чему не привели. На пятый день произошло непоправимое: ее зрачки сошлись к переносице. С великим усилием она едва могла немного развести их, но потом они вновь принимали прежнее неестественное положение. Через день или два появилось заикание, сперва незначительное, но потом дошедшее до того, что она едва могла выговаривать слова. Мы до того растерялись, что не знали, что предпринять. Все это продолжалось уже тринадцать дней, и она ни разу не сомкнула глаз. Нас объял мучительный страх.