- Вот, германская ведьма, не отстаёт! - бурчит Никитин, вставляя уже четвёртый диск в пулемёт. - Наведёт она нас на беду, чувствую, что наведёт!

Кривуля, сидящий на кормовой стороне башни, набрасывается на него:

- Слушай, старшина, не ворон, так и не каркай! Делай своё дело - и баста!.. Самого злит чёрт знает как...

Мне понятна его злость. Сколько раз говорилось и писалось: марши совершать скрытно, чтобы противник не мог увидеть или узнать направление движения частей, а вот сегодня мы маршируем на виду у немцев.

Вспоминаю слова Попеля о том, что противник всё время меняет направление главного удара. Это объясняет мне, почему нам приходится совершать марш то к фронту, то от фронта, но не могу помириться с тем, что в этих разъездах мы несём большие потери от немецкой авиации.

Мои тяжёлые мысли обрывает крик Кривули:

- Впереди по курсу "юнкерсы"!

Тёмная стая, сверкая плоскостями, разворачивается со стороны солнца, заходит на нас с головы, а за ней уже наплывает вторая эскадрилья. Выбрасываю жёлтый флажок и, махая им справа налево, командую роте: "Развернись!"

Мой танк, соскользнув с шоссе влево, петляя, несётся по полю. В небо яростно строчит пулемёт Никитина. "Юнкерсы" пикируют на шоссе. Оглядываюсь: два взвода моей роты рассыпались по полю, третий взвод заметался, не зная, куда свернуть.

Пулемёт Никитина вдруг замолк, и я инстинктивно пригнул голову в башню. В тот же миг меня швырнуло, замотало от стенки к стенке. Машина, качнувшись с боку на бок, запнулась, но вновь рванулась вперёд, точно преодолев препятствие.

- Пронесло!..

Поднимаю голову. Бомбы пачками рвутся сзади. Шоссе закрыто песчаным занавесом, из-под него одиночками вырываются машины. Вторая эскадрилья "юнкерсов" в сопровождении истребителей разворачивается к шоссе. Случайная тройка наших ястребков, следовавшая куда-то на запад, увидев "юнкерсов", взмывает вверх и вдруг дерзко кидается в самую гущу строя немецких бомбардировщиков. Два бомбардировщика задымились и рухнули вниз, а победители, видно, стремясь использовать скорость, ринулись на "мессер", оказавшийся под ними. В то же мгновение сверху на ястребки молнией падает несколько "мессеров". Брызнул серебристый серпантин огня. Один пронзённый очередью ястребок вспыхнул факелом, клюнул вниз. Но всё-таки строй "юнкерсов" рассеян, и они уходят куда-то в сторону.

В пятнадцати километрах восточное станции Винники - село Подбережце. Оно забито беженцами, толпами, вливающимися в него со стороны Каменки. Мы сделали здесь остановку, чтобы дать возможность подтянуться отставшим. Явившись к штабу по вызову командира батальона, я увидел Васильева, подбежавшего к легковой машине, вынырнувшей из-за колонны. В ней сидел похожий лицом на грузина маленький, плотный бригадный комиссар.

Получили приказ идти на Броды? - спросил он Васильева.

По голосу я сразу узнал Попеля, которого вчера не рассмотрел в темноте.

- Получил! - сказал Васильев, козыряя комиссару.

- Нажимайте, други мои, на четвёртую скорость и сворачивайте на Броды, а я помчусь на перекрёсток и задержу наши тылы, идущие навстречу. Беда будет, если они врежутся в наши колонны, - сказал Попель и, когда уже машина тронулась, обернувшись, спросил: - А разведку на Каменку посылаете?

- Так точно, через пять минут выйдет, - доложил Васильев.

- Добре! - Попель кивнул головой и поехал по шоссе вперёд.

Я получил задачу: выйти в район Каменки, лично установить, на какой рубеж вышли немцы, какими войсками и есть ли там наша оборона. К 16 часам я должен прибыть в местечко Красне, где к этому времени будет штаб дивизии.

Все беженцы, собравшиеся в Подбережце, кого только я ни спрашивал, заявляли, как один: "Панцерники германа ходят кругом Каменки". От границы до Каменки не меньше пятидесяти километров. Неужели немцы действительно уже там? Я сомневался в достоверности рассказов беженцев, но, отправляясь в разведку с тремя БТ-7, всё-таки наметил рубеж возможной встречи с противником на пути к Каменке.

Поток подвод, колясок, заваленных домашним скарбом, людей, пеших и конных, с котомками за плечами, с детьми и курами на руках, выходит из русла дороги и широко разливается по степи, обтекая наши танки. Люди с ужасом оглядываются назад, на тучу пожарищ, поднимающуюся, из-за горизонта, и бегут, подгоняемые сзади криком и плачем.

Все мокрые от пота, в одежде, прилипшей к телу, но никто не остановится, чтобы передохнуть, выпить глоток воды, протереть забитые пылью глаза.

Свернув с дороги в поле, мы несёмся берегом людского потока. Замечаем в нем мелкие группы бойцов, бредущих в тыл. Возмущенный, я останавливаю двух красноармейцев. Оба нерусской национальности, плохо понимают меня, но наперебой, дополняя слова жестами, стараются объяснить, что идут в тыл потому, что в их части выбыли из строя все командиры.

Что делать? Отпустить их нельзя. Каждый солдат, даже по делу идущий в тыл, для толпы - основание к панике.

- Садись на машину, - командую бойцам. - Поедем вместе.

Бойцы охотно взбираются на корму танка, оглядываются, машут руками, кому-то весело кричат:

- Давай, давай сюда, едем обратно, есть командир - будет война, нечего назад!

Вскоре на наших танках полный десант. Размещать желающих вернуться назад больше некуда. Спрашиваю бойцов, где немцы. Говорят, что немцы Каменку еще не заняли, но подходят к ней со стороны Крыстынополя.

"Правильно ли я поступил, посадив на свой танк уходивших в тыл? Не внёс ли я дезорганизацию? Если фронт прорван, впереди никого уже нет, зачем я их везу туда? Пусть бы отходили в тыл, так и надо, в тылу их организуют. Но я не верю, что фронт прорван. А если не прорван, их место там, впереди. Вернусь, доложу обстановку, и ночью подойдут танки. Иного решения не может быть", - так думал я, подъезжая к Каменке,

Где-то севернее Каменки стреляют танковые пушки, в местечке суматоха, беготня. В центре, на перекрёстке улиц, ьтоит пригожая чернявая молодка в белой галицийской сорочке, вышитой красным и чёрным. В волосах у неё красный цветок. Несмотря на всеобщую суматоху, она бойко торгует крупной яркокрасной клубникой. Завидев наши танки, молодка вырывается из толпы обступивших её красноармейцев и бежит нам наперерез. Я останавливаю машину.

- Что вам угодно?

- Хочу угостить пана офицера суничками, - говорит она, кокетливо показывая на клубнику. - Карбованец стакан, всего только, - и, не дожидаясь ответа, подаёт мне аккуратный кулёк.

Тотчас такой же кулёк вручается и Кривуле.

- Не пан, а товарищ, - строго заметил я.

- Ой, какой вы серьёзный! - игриво поводя бровями и плечами, певуче говорит она. - У нас таких нет, - молодка называет номер нашего корпуса и высыпает второй стакан в мой кулёк. - Я там в столовой работала. Муж у меня старшиной в полку, що стояв у Сандова-Вишня. Чи не встречали вы его полк? Ни, кажете? Ай-яй-яй! Мы ж разлучились на той неделе, а тут война... Так и не виделись. Ось теперь стою тут, на перекрёстке, второй день жду, может, встречу, чи то увижу, кто знает, где он.

- А где живёшь, молодка? Мужа встречу, - на какую улицу приезжать? вдруг спрашивает Кривуля.

Я смотрю на него: неужели этот сердцеед собирается здесь амурничать?

- Живу по соше на Раву, справа дом в саду, - скороговоркой отвечает она. - Заезжайте, будь ласка. А як будете в штабе корпуса, передайте командирам привет от Гали, скажете - из столовой, - и она торопливо отошла.

- Надо задержать! - сказал мне Кривуля на ухо.

- Кого?

- Шпионку, - он кивнул в сторону молодки.

- С чего ты это взял? - засмеялся я и отдал механику команду: - Заводи.

- А с того, - сказал Кривуля, - что в Сандова-Вишня стоял разведбат нашей дивизии. Об этой самой Вишне вздыхал сегодня командир батальона. Никакого полка там не было. Одним словом, эта краля хотела от нас кой-что узнать.

Я поискал глазами молодку. Она вертелась между подводами, остановившимися у перекрёстка, кокетничая с ездовыми.