- Что же, возьми её на задний танк, - сказал я Кривуле. - Шоссе на Раву нам по пути, отстанешь и проверишь у её соседей, что за птица. Потом догонишь нас, - и я повел роту из Каменки на Радзехув, откуда была слышна стрельба.

За первым скатом западнее Каменки я увидел каких-то людей, копошившихся в зелени хлебов. На безлюдном шоссе издалека чётко рисовался на фоне заката силуэт человека. Широко расставив ноги и заложив назад руки, он стоял спиной ко мне. Приближаюсь к нему, вижу, что красноармеец. Он не оборачивается, стоит, как окаменевший. Только когда мой танк фыркнул совсем рядом с ним, он, не оглядываясь, отскочил в сторону.

Я остановил танк и подозвал к себе красноармейца. Он оказался старшиной, по морщинистому лицу и манерам строевика сразу видно, что сверхсрочник. Выхожу из машины, засыпаю его вопросами. Он отвечает обстоятельно, неторопливо. Узнаю, что из всех командиров его полка он теперь самый старший. Остальные погибли, отбивая атаки немцев. Сейчас он собирает людей, занимает оборону. Вон справа от шоссе роют окопы остатки второго и третьего батальонов полка. У них одна пушка. Вся артиллерия погибла.

- Как же вы так? - негодующе спрашиваю я. Старшина объясняет. Дивизия стояла восточное Крыстынополя. Склады были в городе, ближе к границе. Они оказались в руках немцев раньше, чем дивизия развернулась. Не успели дойти до подготовленной линии обороны, как навалились немецкие танки и авиация. Пришлось обороняться на поле, ровном, как тарелка: ни тебе окопчика, ни бугорка. А через два часа оказались без боеприпасов. Чем возьмёшь? Стали отползать. Да разве отползёшь! Танки носятся, давят и расстреливают, а оружия нет, связи нет, командиры перебиты. Ну, и побежали, конечно...

- Тут я и стал командиром полка, - усмехнувшись, закончил старшина.

- Что же теперь собираетесь делать? - спросил я.

- Приказа наступать нет, значит, надо рыть окопы и обороняться. Немцы сразу за Бугом, а может быть, и на той стороне. Вот стою, поджидаю их на севере и поглядываю на запад...

На что он рассчитывает, я всё-таки не понял. Неужели он всерьёз думает, что сможет обороняться с несколькими Десятками бойцов, которые оказались под его командой? Одно мне ясно: этот человек выполнит свой долг.

Немецких танков старшина не видел. Несколько тяжёлых бронемашин противника пытались проникнуть в Каменку, но он издалека ударил по ним из своей пушки, и они больше не показываются.

- Ну, старшина, раз у тебя дело без паники, - принимай пополнение. Видишь, сколько набрал по дороге. Бери их и командуй! - сказал я, показывая на своих десантников.

- Вот за это спасибо и ещё раз спасибо! - обрадовался он. - Эй, на танках! Сходи строиться!

Я сидел уже в башне, когда он подошёл ко мне. - Осторожней, - сказал он, - впереди только и частей, что моё боевое охранение.

- Хорошо, старшина... Ну, прощай! А пока стой и держись, завтра здесь будут наши танки...

Позади грохочет танк Кривули. Я поджидаю его.

- Всё в порядке, - весело кричит Кривуля. - Мадам шпионка связанная в машине лежит.

Он пересаживается в мой танк. Мы трогаемся.

- Понимаешь, - кричит мне в ухо Кривуля, -- когда она показала мне свой дом, я не будь дурак: танк в сторонке оставил - и к соседям. Одна женщина говорит: "Видела я ее у соседа, дней пять как заявилась. Сосед сказывал, сродственница его из Львова". Я к другому соседу. "Нет, - говорит, - не знаю такой, У соседа дочери-то ровно не бывало". Тогда я подкатываю прямёхонько ко двору, вызываю хозяев, а десантникам приказываю осмотреть сарай, чердак, ямы. Хозяин увидел нашу кралю, рассыпается в благодарностях: "Спасибо, что дочку подвезли", а краля смотрит десантникам вслед, гляжу - белее белого стала. Десантники выскакивают из сарая, кричат мне: "Убитые здесь!" Нашли трёх убитых красноармейцев, из их же полка. "Извиняюсь, - говорю я красотке, - придётся, мадам, связать ваши руки". А папашу её названного отвели ребята в сарай, произвели дознание и именем советской власти вынесли приговор. Надо было заодно и Кармен эту. Теперь возись с ней, как дурень со ступой.

- Смотри, как бы не пришлось за этого папашу отвечать по закону, сказал я Кривуле.

- Чего? - удивился он. - По закону? Да ты что... А я разве не по закону?

Жутко ехать в сторону противника по безлюдному шоссе. Сворачиваю и рожь, к рощам. Высылаю вперед дозорную машину. Она движется, маскируясь рощами.

Даю сигнал на остановку. Вдруг из ржи, точно спугнутая перепёлка, у самой моей машины выскакивает простоволосая женщина с ребёнком на руках. С диким воплем, путаясь во ржи, падая и подымаясь, она бежит к роще.

Спрыгнув с машины, я быстро догнал её. Мгновение она смотрела на меня расширенными слепыми глазами и вдруг, видимо, узнала во мне своего, советского командира, прижалась к моей груди и долго молча рыдала. Я с трудом успокоил её.

В утро, когда началась война, она была на заставе. Муж прислал ей записку: "Забери из больницы сына и как можно скорей уходи. Подожги канцелярию заставы". Канцелярию она подожгла, но едва выбежала на дорогу, как немцы показались у заставы. С трудом пробралась она в больницу, схватила на руки своего больного ребёнка и выбежала на окраину. Вот уже двое суток она бежит полями на виду у немецких танков, унося на руках пятилетнего сына, худого, как скелет, в котором едва теплится жизнь. Она ничего не пила и не ела, щёки ввалились, глаза, как у безумной, но как загораются они, когда она смотрит на больного сына!

- Немцы в трёх километрах отсюда, в селе, - говорит. - Я только-только оттуда...

Точно подтверждая её слова, из-за Буга ударили немецкие пушки. Снаряды перелетели через нас. Кривуля молча берёт у матери ребёнка и помогает ей сесть в танк. Я ничего не говорю ему. Он знает, как и я, что не имеем права этого делать, но нельзя же оставить женщину с ребёнком на поле под обстрелом немецких пушек - нет, так поступить никто из нас не в силах.

Когда мы ехали по безлюдному шоссе в сторону врага, неприятное было чувство: вот-вот притаившийся в засаде танк влепит в тебя снаряд. Как повеселели все, услыхав выстрелы противника, на лицах заиграла улыбка.

- Ага! Ага! Давай, давай! - радостно выкрикивает Гадючка при каждом выстреле вражеской пушки. - Немчура выдала себя! Боятся колбасники!

- Правильно! - поддерживает его Кривуля. - Видно, мало их, какой-нибудь передовой отряд.

- Прощупаем, - предлагает Никитин.

Меня также подмывает послать туда первый снаряд из своего нового танка, но я удерживаюсь.

Мы сворачиваем на запад, влево за рощи, и лощинками по кустарнику добираемся до ручья. Движемся вдоль ручья на северо-запад и через два-три километра при выходе из рощи натыкаемся на село. Кривуля замечает на высотке, у южной окраины села, какое-то движение, и пока я уточняю ориентировку и осматриваюсь, он уже докладывает:

- Справа на востоке немецкая пушка и охранение! Да, сомнений нет. Это немцы - и до них не больше километра. Немецкая пушка, часто окутываясь дымом, стреляет в противоположную от нас сторону. Значит, мы зашли немцам в тыл.

- Загуменки! - узнаю я село по характерной высотке, гравийной дороге и рядом извивающемуся Бугу.

С высотки вниз к домикам спускается немецкий солдат.

- Пленного взять бы! - вздыхает Кривуля. Он просит меня отпустить его с Никитиным, обещает через четверть часа быть здесь с этим солдатом.

Предложение заманчивое, мне хочется посмотреть, как они это сделают, время в запасе, кажется, есть, и я соглашаюсь.

- Следите за нами и если заметите внизу у домов суету, прикройте нас огнём, - говорит Кривуля. - Я дам чёрную ракету, - он показывает на ракетницу, которую держит в руке.

Приказав экипажу одного танка наблюдать за селом, экипажу другого назад, за выходом из рощи, зарядив пушку осколочными и поставив на взвод пулемёт, я стал следить за Кривулей и немецкой пушкой на высотке.

Мелькнувши в огороде ближайшего дома, Крив.уля и Никитин куда-то исчезли и томительно долго не обнаруживали себя. Я видел, как на высотку, к пушке, не спеша, возвращался немецкий солдат, а их всё не было.