За непринужденной беседой узнавалось от Аджубея настроение тестя. В ЦК поражались удивительному политическому чутью Ахундова — но лишь он один знал, какого напряжения стоит быть всегда на подхвате, первым исполнить и доложить. Зато когда Ахундов решился сбросить соперника — Мустафаева, он действовал наверняка: поначалу в Москву пошел поток анонимных писем, заявлений, докладных от «простых советских людей» о национализме первого секретаря. На пленуме ЦК Азербайджана, обычно податливом и послушном, — простая формальность в структуре партократического управления — неожиданно несколько секретарей райкомов обвинили Мустафаева в изоляционизме, в реставрации ислама. Мустафаев возмутился: слыханное ли дело — в демократию играть! Прикрикнул, пригрозил. Не помогло — за спиной «бунтовщиков» стоял Ахундов. Мустафаев обратился за помощью в Москву, убежденный, что столица, как это принято, поддержит престиж первого секретаря, и… просчитался, Ахундов стал хозяином Азербайджана.

Не торопясь, действуя то добрым словом, то хитростью, а где надо — силой, Ахундов начал серию преобразований по известной советской системе — от противного: Мустафаев «реформировал» сельское хозяйство, Ахундов начал поднимать промышленность. Мустафаев культивировал пшеницу, Ахундов задумал обеспечить Азербайджан хлопком. Мустафаев слыл поборником осторожного панисламизма, Ахундов пропагандировал сплошную русификацию. Это он придумал отменить преподавание национального языка, превратил русский язык в официальный в республике…

И вдруг разверзлась пропасть: Хрущева сняли. В мрачной депрессии Ахундов наблюдал, как закачались кресла подопечных Хрущева, и когда «пал» сосед — первый секретарь ЦК КП Армении, — Ахундов не выдержал, написал Брежневу просьбу освободить его по состоянию здоровья.

О скорой отставке Ахундова поползли слухи. «Воронье всегда чувствует падаль», — подумал Ахундов о своих заместителях: Искендеров вылетел в Москву прозондировать почву, Алиханов возомнил себя чуть ли не «заместо» Ахундова — ходил по отделам, вызывал на коллегию в Совет Министров секретарей ЦК, словно своих подчиненных.

«Сволочь, — Ахундов сжал кулаки. — Из грязи вытащил в люди. Инженеришка, сексот…»

В Москве, по-видимому, поняли, что без Ахундова не обойтись, вызвали и… наградили. Это был его первый орден Ленина. «Брежнев — не Хрущев, конечно. Масштаб не тот». Но оказалось — работать можно. Спасибо Цуканову — он уговорил Брежнева, возвращавшегося из Ореанды, заехать в Баку. В то лето 65 года в Набрани, а затем на Гёй-Гёле, Ахундов вновь обрел уверенность. Они с Брежневым были в горах, купались в Каспии… Брежнев был сердечен и откровенен: «Трагедия Хрущева — крайность: он балансировал на грани допустимого и тем создал в стране аварийную ситуацию… Наш подход: осмотрительность и надежность, никаких прожектов, меньше реформ. Только так мы сможем, дай бог лет через десять, не спеша, двинуться вперед. Но без скачек — ни догонять, ни перегонять никого не будем… Республикам — развязываем руки: делайте, как понимаете, — на месте виднее. Важно не навешивать на Москву проблемы… Спокойно, Вели Юсупович, значит — хорошо…»

В Брежневе, как заметил Ахундов, уживались две крайности: грубость и крикливость с робостью, со склонностью к депрессии, ищущей выхода в запое… Прощаясь, он посоветовал Ахундову: «Тихо работайте с вашими коллегами — Искендеровым и Алихановым».

Но «тихой» работы не получилось: Ахундов догадывался — против него изнутри ведется подкоп. Цуканов несколько раз пересылал ему записки Алиханова и Искендерова к Брежневу. Формально в них были отчеты о засухе, о падеже скота, кое-что о возможном или вероятном выполнении плана. Писалось очень осторожно, но в каждой строке — намек на негибкость, неоперативность Ахундова, вернее, даже не его, а ЦК Азербайджана. Но кто же не понимал, что ЦК — это Ахундов?

Искендеров все чаще бывал у Подгорного па президентской даче, Алиханов был принят дома у Косыгина. Несложно догадаться, сколько им это стоит.

С каким наслаждением Ахундов поведал бы Брежневу о «милых» забавах Искендерова: ежегодно тот как председатель Президиума Верховного Совета Азербайджана своей властью миловал уголовных рецидивистов — кого по болезни, кого по старости, по всегда по четкому тарифу: 100 тысяч за свободу. Алиханов умудрялся перепродавать места тем, кто их уже однажды купил. Мелко. Несолидно. Искендеров — гомосексуалист, подбирает себе в помощники молоденьких мальчиков. Алиханов питает страсть к проституткам. Кто же не увлекался? Но он выбирает самых грязных и старых. Второй гостевой дом ЦК КП Азербайджана постоянно ими забит: из Таллина, из Москвы, из Ленинграда, но больше почему-то из Одессы…

Ахундов, пожалуй, согласился бы отказаться от секретарства — лишь бы насладиться позором Алиханова и Искендерова. В воспаленном воображении он представлял, как Искендеров смещен, еще лучше — назначен председателем сельсовета в убогий Саатлинский район, где нет воды, электричества; а Алиханов лишен научных степеней за плагиат, исключен из партии, работает управдомом в Сумгаите… Почему в Сумгаите? Ахундов питал острую неприязнь к этому городу-спутнику Баку, грязному, состоящему из нескольких тысяч стандартных пятиэтажных бетонных коробок. Город всегда голодный — электрички, идущие в Баку, заполнены мешочниками: интеллигентного вида молодыми людьми, как правило, в очках, с огромными, (в обхват три метра) рюкзаками из простынь и тяжелыми чемоданами — таких Ахундов не видел с войны: деревянные, окованные железными обручами, изнутри оклеенные обоями.

Мертвый город — на заводах, фабриках, в учреждениях, научно-исследовательских институтах, школах Сумгаита работали и учились 300 тысяч человек, а жили постоянно менее трети. Остальные после окончания рабочего дня устремлялись из города.[14] Возможное ли в СССР дело — пустовали квартиры! Неприветлив Сумгаит вечером: темень, плохо мощеные дороги, истошный пьяный мат из открытых окон. Преступность в Сумгаите была самой высокой в Советском Союзе. В три раза больше, чем в соседнем Баку.

Хулиганство. В течение 1968 года было зарегистрировано рекордное количество ложных вызовов пожарных команд: 210. В мае 69 года учащиеся во внеурочное время проникли в среднюю школу номер 4, разбили 18 различных музыкальных инструментов, разгромили кабинеты, сожгли учебные журналы и пособия. В течение одного только 69 года в Сумгаите было разбито 13 тысяч оконных стекол, 108 тысяч электролампочек, подожжено и разбито 118 автомашин.

В письме в редакцию республиканской газеты «Коммунист» 29 апреля 71 года преподаватель школы рабочей молодежи номер 2 писал: «Из страха перед учениками боимся выходить по вечерам одни на улицу. Не решаемся задерживаться в школе, не ставим неудовлетворительные оценки».

«Когда я на уроке, — рассказывала преподавательница той же школы Ольга Н., — я чувствую себя словно среди врагов». (Из заявления в ЦК КП Азербайджана 7 декабря 1971 года). Учительница была идеалисткой — добровольно вызвалась работать в вечерней школе. Считала — рабочих необходимо приобщать к культуре. Три школьника — ударники коммунистического труда на Сумгаитском шинном заводе — затащили молодую преподавательницу после уроков в подсобную комнату и изнасиловали. Класс молчаливо подбадривал «озорников». Никто — в классе 29 учащихся — не вступился за учительницу. Это одно из 176 изнасилований в Сумгаите, зарегистрированных в 1971 году.

Бандитизм. Возраст каждого второго преступника Сумгаита — ниже 16 лет. Хозяева сумгаитских улиц — дети и подростки, милиция не в силах гарантировать покой города. В Сумгаите в 1972 году милиция инкриминировала малолетним бандитам 49 тяжелых ранений. Большинство подсудимых оправданы: пострадавшие не осмелились выступить свидетелями обвинения, боясь возмездия. Каждые 10 минут в Сумгаите совершается 2–3 злостных преступления, каждые три минуты — нападение с целью грабежа, каждые 52–54 часа — изнасилование. В 1969 году в Сумгаите было зарегистрировано на 17 процентов преступлений больше, чем в 1968 году, в 1970 году — на 23 процента больше, чем в предшествующем.