Безоговорочно веря в силу приказа, Виталий Осипович требовал от своих подчиненных, чтобы и они выполняли его приказания, нисколько не задумываясь над тем, верят ли они так, как верит он сам.

Он собрал всех самых сильных и выносливых рабочих, чтобы вручную выкопать котлован. Маломощные экскаваторы не могли справиться с мерзлым грунтом. Они вообще не годились для здешних мест. Две недели землекопы отогревали землю огнем костров, долбили ее кайлами, били кувалдами по клиньям так, что сыпались искры, обкладывая при этом начальство всякими словами. И Виталий Осипович в душе считал, что обкладывают справедливо.

Он прошел мимо нового здания заводоуправления, где пока помещался штаб строительства, и направился к тому месту, где рыли котлован.

В сером мраке дымились оранжевые костры. Огненные искры взлетали к черному небу навстречу редким ленивым снежинкам и, отгорев, падали вниз. Снег, истоптанный, перемешанный с мусором и рыжей глинистой землей, выброшенной из котлованов, покрывал всю строительную площадку.

Горький дым костров заставил Виталия Осиповича пригнуться к земле. Он заглянул в глубокую траншею. Там, стоя на досках, работали люди. Глинистая земля чавкала под ногами, налипала на лопаты и оплывала по стенкам котлована.

— Где Вараксин? — спросил Виталий Осипович.

— Здесь я, — откуда-то снизу отозвался тенорок бригадира.

— Опять без ограждения работаете! Завалит людей, под суд пойдешь.

— А чего ограждать? — раздался снизу из котлована глухой голос. — Воду доской не загородишь.

Из котлована показалось румяное от работы и возбуждения лицо молодой женщины в клетчатом платке, туго обтягивающем голову. Женщина быстро заговорила:

— Вы, товарищ Корнев, нас не подгоняйте, мы сами знаем, что скорей надо, и мы скорее хотим. Видите, здесь какой уют. Живая простуда. Вы запишите в свою книжечку: сегодня обратно обувку мокрую выдали.

Корнев перебил ее речь:

— Кто сушильщик? Викторова?

Он вынул из грудного кармана гимнастерки блокнот и записал два слова «сушильщица Викторова». Все уже знали, что ни одна запись в этом блокноте не пропадает и если что записано у Корнева, считай — сделано.

Бригадир выбрался из траншеи. Он был в старой телогрейке и разбитых сапогах, тоже, как и у всех кругом, испачканных рыжей глиной. От него пахло свежей землей и дымом. Он щурил свои хитрущие глаза, и все его скуластое лицо с чисто выбритыми щеками и маленьким аккуратным ртом казалось хитрым. Он, постукивая по снегу деревянной рейкой-метровкой, сказал осуждающе:

— Золотой котлованчик. Кто-то ко времени думать не успевает, а государство расплачивается.

Вараксин искоса посмотрел на Виталия Осиповича, ожидая ответа. Но тот громко, чтобы всем было слышно, спросил:

— Долго еще в земле сидеть собираетесь?

— Так ведь грунт какой, — начал оправдываться бригадир. — Сверху киркой не расколешь, внизу глина плывет.

— Я спрашиваю, когда закончите? — снова спросил Виталий Осипович, требовательно глядя прямо на бригадира.

На сапогах бригадира глина светлела и трескалась от мороза. Тупым концом рейки он соскабливал ее с кирзовых голенищ.

— Дня три еще надо… — начал он неуверенно, но Корнев перебил его, обращаясь не столько к бригадиру, сколько ко всем работающим в котловане:

— Последний срок: завтра к вечеру!

Бригадир не успел ответить. К ним бежала секретарша начальника строительства, накинув на голову аккуратную зеленую телогреечку.

— Товарищ Корнев, Гаврила Гаврилович просят, скорей к нему.

Иванищев говорил по телефону. Он указал Корневу на телеграмму. Главк сообщал, что утвержден первоначальный проект строительства бумажной фабрики: два корпуса по три машины каждый. Предлагалось немедленно развернуть строительство, чтобы уже к будущему году начать установку машин.

Положив трубку, Иванищев с каким-то угрожающим торжеством спросил:

— Понятно?

Виталий Осипович, глядя в окно, освещенное розовым отблеском костров, злобно ответил словами хитрого бригадира:

— С опозданием думают товарищи из главка.

Ему вдруг припомнилось, с каким напряжением всех сил удалось выкопать этот котлован. Партком взял этот объект под особый контроль, комсомольцы устраивали субботники, самых сильных рабочих поставили на рытье котлована. Все шли на скованную морозом землю как в атаку. Работали день и ночь, невзирая на снег и дождь.

И вот теперь эта работа, которой отдано столько сил и душевных волнений, оказалась ненужной. Придется заваливать с таким трудом выкопанный котлован и начинать новый.

Гаврила Гаврилович подошел к окну. Зарево костров окрасило его черную бороду в цвет старой бронзы. Он, как и все на строительстве, носил простые кирзовые сапоги и стеганку, но из-под рукавов стеганки всегда выглядывали манжеты чистой сорочки нежных тонов, и его галстук был подобран под эти тона.

Он сказал спокойно, даже с некоторым оттенком иронии:

— Ну что же, им сверху видно все.

Закурив, Виталий Осипович переломил спичку и, бросая ее в пепельницу, раздраженно сказал:

— В Цека бы написать надо!..

Не оборачиваясь, Иванищев спокойно спросил:

— О чем? О том, что нас обязывают форсировать вторую очередь фабрики? О том, что нам дали повышенное задание? Об этом напишете?

Виталий Осипович ходил по кабинету от окна до двери и молча курил, а Гаврила Гаврилович продолжал:

— Напишем мы с вами о путанице в сроках, которую создает главк, — легче не станет. Приедет комиссия, да нам же еще и всыплют.

Корнев тоже остановился у окна. Отсюда, сверху, из кабинета начальника днем хорошо была видна вся строительная площадка комбината. Сейчас она тонула в сером мраке, и только редкие точки фонарей создавали характерные очертания того или иного сооружения. Постороннему не легко было бы разобраться в этой путанице огней, но Виталий Осипович читал их как музыкант ноты. Далеко по берегу вдоль реки протянулась цепочка огней — там выравнивают линию берега, забивают шпунт, прокладывают подкрановые пути. Тускло светятся огромные окна варочного цеха, изредка озаряемые зеленой вспышкой электросварки. Высоко над строительной площадкой сверкают яркие фонари, освещающие верх кирпичной трубы и мелкие фигуры каменщиков на ней. Вся труба не видна в темноте, освещена только та часть, где работают каменщики, и они как бы парят в высоте, выкладывая кирпичи прямо на невидимых черных облаках.

Иванищев, стоя за спиной Виталия Осиповича, негромко говорил:

— Ну, конечно, это ненадолго. Должны же понять, наконец, что руководить за тридевять земель нельзя. Главк должен быть приближен к производству. Как совнархозы при Ленине. А пока надо работать. Несмотря ни на что, надо работать.

Внизу, у кроваво-красной от света костров стены бумажной фабрики маленькие черные фигурки людей выбираются из черных щелей котлована. Виталию Осиповичу хорошо видно, как они идут неторопливой походкой, усаживаются у костров и закуривают. Наверное, говорят о неудобствах своей работы, об экскаваторах, которые больше стоят, чем работают, о разных недостатках и еще о многом другом, что кажется им несправедливым и чего, по их мнению, не видит начальство, или видит, но в силу присущего ему бюрократизма не хочет исправить.

Вот, наверное, точно так же, как он сейчас из высокого окна конторы, смотрят руководители главка из своих высоких окон, и кажется им все огромное таежное строительство маленьким и люди черными одинаковыми фигурками. И, наверное, знают эти руководители о той неудовлетворенности, которую подчас возбуждает их деятельность у строителей. Им, наверно, так же, как и Виталию Осиповичу, кажется сейчас, что они одни изнемогают под бременем тяжелой своей должности, что они самые главные, а те далекие маленькие человечки только исполнители их воли. Они не могут думать иначе, потому что очень большое расстояние лежит между их кабинетом и строительной площадкой, затерянной в тайге.

Виталий Осипович бросил окурок в пепельницу. От этих мыслей ничуть не улучшилось настроение. Даже наоборот. Он вдруг ощутил одиночество, которого вообще никогда не знал.