Когда Надежда Константиновна сказала Пашковскому, что она послала уже письмо Виктору Адлеру, он не замедлил назвать это самым действенным средством.

Свидание с Владимиром Ильичем в присутствии Пашковского началось веселее, чем ожидалось. Пашковский разрешил говорить только на немецком языке или на польском. Владимир Ильич заговорил было по-польски, но составил фразу так, что Пашковский рассмеялся и дозволил говорить по-русски, хотя сам почти не понимал русского языка.

Надежде Константиновне пришлось припомнить, что она писала Адлеру.

Виктор Адлер был основатель и вождь социал-демократической партии Австрии, уже старик, за шестьдесят лет, с седыми фельдфебельскими усами. Разумеется, в глазах Ленина он являлся социал-шовинистом.

Как именно, какими словами было написано письмо Адлеру? Этот вопрос волновал Владимира Ильича по нескольким причинам, из которых главная была самый тон письма к человеку, лично знакомому, но идейно разъединенному.

Свидание происходило не в тюрьме, а в кабинете следователя, и Надежда Константиновна имела возможность припомнить свое письмо почти дословно.

Оно имело такой вид:

"Мой муж, Владимир Ульянов (Ленин), арестован в Поронине (Галиция) по подозрению в шпионаже. Здесь население очень возбуждено и в каждом иностранце видит шпиона. Само собою разумеется, что при обыске ничего не нашли, но тетради с статистическими выписками об аграрном вопросе в Австрии произвели на здешнего жандарма впечатление. Он арестовал моего мужа и препроводил его в Ней-Маркт. Там его допросили, и нелепость всех подозрений сейчас стала очевидной для гражданских властей, но они не хотели взять на себя ответственности освободить его и все бумаги послали к прокурору в Ней-Зандец, где дело прекращено и передано военным властям. Может быть, прокурор тоже не захочет взять на себя ответственность, и тогда арест может продолжиться несколько недель.

Во время войны не будет времени быстро разобрать это дело. Поэтому очень прошу Вас, уважаемый товарищ, помочь моему мужу. Вы знаете его лично; он был, как Вы знаете, долгое время членом Международного Бюро и хорошо известен Интернационалу.

Я попросила бы Вас отправить настоятельную телеграмму прокурору в Ней-Зандец, что хорошо знаете моего мужа, причем можете уверить, что это недоразумение. Просите также прокурора в случае, если бумаги уже переданы военным властям, переотправить последним Вашу телеграмму. Телеграмма, что мой муж стоит вне подозрения в шпионаже, прибыла здешнему жандарму от краковской полиции, но слишком поздно, когда мой муж был уже отправлен в Ней-Маркт; туда уже прибыла телеграмма от депутата райхсрата тов. Марека, но не знаю, будет ли это достаточно. Я уверена, что Вы и еще другие австрийские товарищи сделаете все возможное, чтобы содействовать освобождению моего мужа.

С партийным приветом

Надежда Ульянова."

Поронин (Галиция)

Надежда Константиновна знала, что ее мужу неприятно было обращаться за помощью к тому, с кем он разошелся во взглядах на дело рабочего класса, и внимательно следила она за тем, как относился он к каждой фразе письма, как то поднимались, то хмурились брови, то расширялись, то сощуривались глаза и нервно вели себя пальцы.

Когда она кончила, он сказал, помолчав:

- Гм-гм, да... В общем и целом это именно то, что и было надо... Однако, если, допустим, освободят меня...

- Непременно освободят!

- Я не то, чтобы сомневаюсь, но думаю о будущем, - продолжал он, думаю, что нам нельзя уж будет оставаться в Поронине. И не только в Поронине, а и вообще в Австрии... Если бы разрешили уехать в нейтральную страну, лучше всего в Швейцарию, то надо будет отправиться туда без промедления.

- В Швейцарию - это было бы прекрасно! - отозвалась с воодушевлением она, делившая с ним и сибирскую ссылку. - Прямо в Берн!

- Разумеется, только в Берн...

9

Несколько дней подряд после этого ежедневно к шести утра приходила на станционный вокзал Надежда Константиновна и отправлялась в Новый Тарг, он же Ней-Маркт. Потом, приехав в семь, проводила время до одиннадцати то на вокзале, то на почте, то просто на улицах этого небольшого чистенького городка, дожидаясь свидания с тем, кто бесконечно дорог был и всем обездоленным в мире и ей.

Давнишняя связанность всех интересов их жизни очень остро сказывалась теперь в том, что она чувствовала себя без него как бы арестованной в Поронине, переживая всем своим существом его заключение в ново-таргской тюрьме. А в пять утра, собираясь идти на станцию, она как будто временно освобождалась, и следующие часы, до посадки в обратный поезд, были часами ожидания полного освобождения и из Поронина, и из Нового Тарга, и из Галиции, и из Австро-Венгрии вообще.

На переднем же плане рисовалась Вена, где должно было решиться их общее дело: освободят ли? И когда? Скоро ли?.. Ведь военное ведомство может очень затянуть вопрос, если займется им какая-нибудь тупая, упрямая голова вроде старосты Гроздицкого.

Не был уверен в успехе и Владимир Ильич, по крайней мере он не выражал этой уверенности при свидании. А между тем стоило только Виктору Адлеру получить после телеграммы об аресте Ленина еще и обстоятельное письмо его жены, как этот депутат райхсрата от Вены появился в кабинете министра внутренних дел. Одновременно с ним действовал в том же министерстве и другой видный социал-демократ, львовский депутат Диаманд.

Затруднение, которое встретил Адлер, говоря о Владимире Ульянове с министром, заключалось в том, что его собеседник, видимо, не представлял ясно, чем отличается социал-демократ Адлер от социал-демократа же Ульянова: если первый покончил всякие споры со своим австро-венгерским правительством, едва началась война, то почему же не сделать того же в отношении русского правительства и русскому подданному, хотя и эмигранту, Ульянову, который может принести во время войны много вреда Австрии, так как изучил ее за два года и знает ее слабые места.

- Уверены ли вы, что Ульянов - враг царского правительства? - спросил наконец министр.

- О да! Гораздо более заклятый враг, чем вы, ваше превосходительство! отозвался на этот вопрос Адлер.

Через день после того, 19 августа, в окружном суде в Новом Тарге была получена телеграмма: "Владимир Ульянов подлежит немедленному освобождению".

Надежда Константиновна была пропущена в тюрьму, где Иозеф Глуд с рук на руки сдал ей Владимира Ильича со всеми его пожитками: часами вороненой стали, перочинным ножиком, дорожной палкой и остатком принятых от него денег.

Свободными уже теперь людьми могли муж и жена Ульяновы посмотреть в последний раз на ставший им обоим постылым Новый Тарг и покинуть его наконец, чтобы уж никогда в жизни сюда больше не возвращаться.

10

Хлопотать о пропуске в Швейцарию нужно было в Кракове, однако прошла целая неделя, пока в Поронине получили разрешение выехать в Краков. Разумеется, все взять с собою в Краков было невозможно, пришлось отбирать только самое нужное, остальное оставить в доме Терезы Скупень.

Краков изумил своим весьма воинственным видом, начиная с самого вокзала, где прогуливались в ожидании своих поездов, идущих на северо-восток и восток, австрийские офицеры, прекрасно обмундированные, жизнерадостные, упитанные, в большинстве молодые люди. На лицах у всех читалось: "Мы победим!". А на вагонах для перевозки солдат белели яркие надписи: "Jedem RUSS ein Shuss!" ("Каждого русского пристрели!").

Настроение большой приподнятости замечалось и везде на улицах. Оно несколько упало на другой день, когда стали приходить поезда с раненными в сражении под Красником. Легко раненные шли с вокзала в лазареты сами, командами, а тяжело раненных везли или даже несли на носилках.

Между тем уже известно было, что большие потери понесли в этом сражении с русскими те части, которые формировались в Кракове, и вот из окна гостиницы, где поселились Ульяновы, они могли наблюдать жуткие сцены, когда женщины и старики с детьми бросались к носилкам и к лазаретным линейкам: не их ли это родные - мужья, дети, отцы - уходили на фронт с веселыми песнями, а возвращаются умирающими или калеками!