Я вошла в вестибюль, надеясь встретить там Питера, но, не увидев его, начала взбираться по ступенькам на свой этаж. Дверь мистера Контрераса тотчас же отворилась.

– А вот и ты, моя куколка! Я вместо тебя развлекаю доктора.

Я вернулась и вошла в загроможденную мебелью квартиру соседа. Питер сидел в том же кресле, где сидела я, когда Контрерас отпаивал меня молоком, и пил граппу – виноградную водку, любимый напиток Контрераса.

– Привет, Вик. Я думал, что у нас назначено свидание. Твой сосед сжалился надо мной и пригласил на рюмочку граппы. И вот уже довольно долго мы обсуждаем роковую сущность женщин.

Он даже не приподнялся. Я так и не догадалась почему – то ли от злости на меня, то ли это был паралич, типичный эффект граппы.

– Ты прав, мы назначили свидание. Извини тысячу раз. Какая-то муха меня укусила: очень хотелось выяснить, откуда у Монкфиша деньги на выплату гонорара моему бывшему мужу-адвокату. И так увлеклась поисками, что забыла о наших планах...

Я предложила принести чего-нибудь поесть, но мистер Контрерас зажарил во дворе шашлык на ребрышках, и оба, Питер и он, были вполне этим удовлетворены.

– Ну и как? Добилась чего-нибудь? – вопросил Контрерас.

– Надеюсь. Вот бухгалтерские книги, мне пришлось сцепиться из-за них с алкашами. Что-нибудь я из этих гроссбухов обязательно выкопаю.

Питер пролил граппу на брюки.

– Ты что же, ограбила Монкфиша, Вик? Украла их у него?

Резкость его тона задела меня за живое.

– А ты что же, я не пойму, член легиона святош или чего-нибудь в этом духе? Я хочу узнать только одно: кто оплачивает чудовищные счета, предъявленные Диком? Монкфиш не скажет. Вот я и ищу, как могу. Потом верну им их гроссбухи. И пусть они и далее принадлежат этим чокнутым, я в их книгах ни одной записи не сотру, ни одной странички не вырву. Хотя есть огромное искушение – напустить на них аудиторов. Такого хаоса в финансовых бумагах мне видеть еще не приходилось...

– Но, Вик. Ты не должна была этого делать.

– Вызывай полицию. Или отведи меня завтра в церковь для покаяния.

Когда я выбегала из комнаты, Контрерас выговаривал Питеру с настоятельностью:

– Иди, немедленно проси у нее прощения. Она делает свое дело, а ты можешь испортить отношения из-за такого пустякового инцидента.

Вероятно, до Питера дошло, что это был мудрый совет. Он догнал меня у лестницы.

– Извини, Вик. Вовсе не хотел наводить критику. Видишь ли, просто я чуточку перебрал. Это документы? Дай-ка я их понесу, тяжелые же...

Он взял книги и потащился позади меня. Я отнесла вонючие кроссовки в кухню, обдала их кипятком и обсыпала стиральным порошком. И правда, была вне себя от злости. Надо же, он полез с критикой, а я не дала должного отпора. Никогда и никому не говорите, что добыли информацию незаконным путем. Ни к чему хорошему не приведет... Если бы во мне не боролось столько эмоций сразу: стресс, чувство вины, благодарность мистеру Контрерасу, раздражение, вызванное Диком, – я бы, конечно, ни одним словечком не обмолвилась, но поди знай, как оно обернется...

Питер примирительно приник пьяным поцелуем к моему уху.

– Ладно, Вик, хорошо... Четное скаутское слово даю, никогда больше нчего не скажу о твоих методах... О'кей?

– Да, да. О'кей.

Я разделалась с обувью. Теперь мои руки пахли порошком «Клорокс», не так противно, как блевотиной, но все равно отвратно. Я обмыла пальцы лимонным соком. Не Нина Риччи, но...

– Питер, – сказала я. – Никто не любит критику и меньше всего я. Особенно если это касается моей работы.

– Ты права. – Он немного протрезвел. – А я тебе говорил когда-нибудь, что я прямой потомок генерала Бургойна, который так здорово всыпал британцам под Саратогой? О, теперь я понимаю его чувства. Американцы использовали недостойные приемы, и вот в Бургойне взыграла этакая щепетильность. Прошу отнести мои выпады против грабежа именно на счет щепетильности. О'кей, генерал Вашингтон?

– О'кей. – Я не удержалась от смеха. – Забудем... Я есть хочу, сил никаких нет, а под руками – ничего. Ты в состоянии добраться до какой-нибудь ночной забегаловки? Он обнял меня.

– Конечно, доберусь. Идем. Может, кстати, на воздухе и голова прояснится.

Перед уходом я позвонила в отдел происшествий редакции «Геральд стар» и сказала, что орда пьяниц громит штаб-квартиру «Ик-Пифф». Мне показалось этого мало, и я выдала звонок в полицию. Не дежурному, а прямо в Главное управление.

Весьма довольная собой, я пошла с Питером – его слегка пошатывало – в закусочную, где хозяйка, миссис Биллей, сама печет торты. Я едва принялась за холодный помидорный суп, как Питер извинился и заявил, что ему надо позвонить по телефону. Он вернулся заметно встревоженный, когда я уже расплачивалась.

– Плохие новости на акушерском фронте?

– Да нет, так... Личные проблемы.

Его лицо наконец прояснилось, и он выговорил бодрее:

– Знаешь, у меня есть яхта на озере Пистаки. И озеро не большое, да и яхта невелика, однопарусная. Поплаваем на ней завтра? Весь день! Я свободен от дежурства, а визиты отменю.

Жара стояла такая, что перспектива провести денек за городом мне понравилась. А если картонная фабрика наймет меня, то вообще это будет мой последний свободный день. Мы вернулись домой в хорошем настроении. Мистер Контрерас конечно же высунул голову из своего обиталища, заслышав наши шаги.

– А-а, очень хорошо. Стало быть, ты ко мне прислушался, молодой человек. И не пожалеешь.

Питер вспыхнул. Я и сама немного смутилась. Мистер Контрерас торжественно наблюдал за нами, пока мы рука об руку шагали по лестнице, и закрыл свою дверь только тогда, когда мы исчезли из его поля зрения на площадке моего этажа. Нас разобрал приступ смеха. То был отчасти виноватый смех...

«Геральд стар» поместила изящную коротенькую заметку под заголовком «Вандалы громят офис „Ик-Пифф“. Я боялась, что ее задвинут на вторую полосу вместе с информацией о происшествиях, имевших место накануне, но газета дала так называемый свисток, то есть начало заметки с названием на видном месте первой страницы. Дитер Монкфиш свалил все на злодеев-детоубийц, мстивших за разгром клиники Лотти, однако полиция категорически заявила, что застала на месте преступления пятерых передравшихся вдрызг пьянчуг, живо описав, как они швыряли друг в друга ящики досье и порванные документы.

Им было предъявлено обвинение во взломе помещения, хулиганстве и вандализме. Заметка – любо-дорого почитать, хотя и скромных размеров. Более того, в ней, к счастью, не нашлось места для упоминания о некоей таинственной леди, послужившей наводчицей для взломщиков...

Газету я купила в ближайшем супермаркете вместе с кое-какой едой. А в это время Питер отсыпался после граппы. Он ввалился в кухню, когда я допивала вторую чашку кофе. В одних трусах и в моем халате, со слипающимися глазами, он молитвенно воздел руки и простонал:

– Кофе!

Я налила ему чашку.

– Надеюсь, что ваше самочувствие лучше, чем вид, генерал Бургойн. Отложим поездку на озеро?

– Нет, – прохрипел он. – Приду в себя. Только надо привыкнуть к мысли, что я не умер. Иисусе Христе, каким пойлом потчевал меня этот парень ночью?

Он зловеще насупился и замолчал, прихлебывая кофе и вздрагивая от отвращения при одном упоминании о еде. С сердечным сочувствием, характерным для убежденного трезвенника в присутствии друга, терзаемого муками похмелья, я уминала сандвич со швейцарским сыром, томатами, салатом и горчичкой. Питер никак не реагировал на новость о том, что «его» бейсбольная команда «Кабсы» наголову разбила врагов – «Смельчаков» – в Атланте с разгромным счетом, а потому я бросила его на кухне и пошла в гостиную – позвонить Лотти:

– Я прочитала утром, что контору Дитера разгромили, и он считает, что это месть за тебя. Хочешь дам тебе своих охранников? Пусть они пробудут у тебя на случай, если бандиты Дитера вернутся, чтобы повторить такой же погром. Согласна?