Макс принес бутылку бордо. Пока официантка священнодействовала, открывая его, он распространялся на тему, как следует правильно и научно вкушать тонкие вина.

– Ты выбрал не ту профессию, – съязвила Лотти, когда официантка удалилась. – Тебе бы в актеры надо было податься. Довести людей до безумия и держать их в напряжении. Теперь серьезно: если предсмертные записки Малькольма у тебя, то почему я их не видела?

– Но, Лотти, я же не сказал, что они находятся у меня. Я знаю, вернее подозреваю, где они. Малькольм принес пленку в «Бет Изрейэль», чтобы ее переписать на машинке. Удивлен, что ты об этом не подумала. Скорее всего копия сейчас в канцелярии, в конверте на его имя. Ждет, когда Малькольм ее заберет.

Лотти вознамерилась тотчас ехать в «Бет Изрейэль», но я ее удержала, напомнив:

– Мы же хотим узнать, что Сид Хэтчер выяснил об Эберкромби. А Мюррея попросили пока не публиковать материал.

Голубые глаза Мюррея гневно сверкнули:

– Слушай сюда, Варшавски. Я очень ценю подсказки и наводки. Но ты не мой редактор и не ты редактор газеты. Мои сегодняшние изыскания и сведения, почерпнутые у вас, это же сенсация, первополосная, с гигантскими заголовками и продолжением на всю следующую неделю.

– Ну, будет, будет, Мюррей. Ведь недаром говорят, что поляки – упрямцы. Иисусе! Ты только подумай своей головой. Вот – Лотти, ее тащат в суд за преступную халатность. Раз. Два: мы незаконным путем добыли разоблачительные документы. Ты печатаешь статью, и что? Они уничтожают оригиналы записей Питера, отрицают все на свете, и тогда мы беззащитны. Тебе это подходит?

Я отпила вина. Оно не было таким густым, как «Кло д'Эстурнель», поэтому я приготовилась проглотить его залпом, как «Кул-Эйд», не потому, конечно, что этот напиток очень нравился мне. Затем я вернулась к своим аргументам:

– Конечно, есть шанс, что они пока оставили досье Консуэло. Но если что-либо напечатаешь, оно исчезнет быстрей, чем демократия в Чили. А я хочу застать их врасплох.

– Все правильно. – Мюррей ершился недолго: его добрая душа и здравый рассудок взяли верх. – Но что ты все-таки собираешься делать, ловкачка?

– Есть у меня одна идейка. – Я пропустила мимо ушей его ехидство и отправила в рот кусочек паштета. – Макс! Они знают фамилию Лотти, но не твою, устраивают конференцию по эмболии, или как ее там, в эту пятницу. Ты можешь им позвонить и записаться? И сказать, что приведешь с собой еще четверых. Ты пойдешь, Лотти? А ты – Мюррей?

Макс улыбнулся.

– Разумеется. Почему нет? Скажу с ужасающим акцентом, что звоню из Нью-Йорка, вылетаю сразу же...

– А тебе и не надо там показываться, – сказала я. – Просто зарезервируешь пять мест. Пойдем под псевдонимами, не дай Бог, Питеру вздумается заранее просмотреть состав участников. Он знает меня и Лотти, а Мюррея и детектива Роулингса – нет.

– Роулингс? – переспросил Мюррей. – Зачем нам там полиция? Она вечно все портит.

– Я не уверена, что Роулингс пойдет, – нетерпеливо отозвалась я. – Но мне бы хотелось, чтобы он увидел картину своими глазами. Уж слишком она невероятна. Ну как, сделаешь, Макс?

– Обязательно. И хочу сам присутствовать. Вдруг там фейерверк будет, а я не полюбуюсь? Плюс к сему – великолепная возможность увидеть тебя в деле. Всегда был любопытен.

– Никакого триллера не будет, Левенталь, – заявил Мюррей. – Вик относится к расследованию, как классный игрок в кегли. Сильнейший удар по противнику – бац! – и смотрит, кто остался на ногах. Если вы рассчитываете насладиться рафинированной интеллектуальной работой в стиле Шерлока Холмса, забудьте.

Спасибо за характеристику. – Я церемонно поклонилась. – Она будет по достоинству оценена и послана Муамару Каддафи, который конечно же с энтузиазмом откликнется... Как бы то ни было, Мюррей, ты можешь отказаться. Я просила Макса включить тебя из чистой любезности. – Ну уж нет! Пойду! Если основные события начнут разворачиваться в пятницу, хочу быть на месте этих событий. Кроме того, мне надо настроиться на статью, найти нужную тональность, поймать момент, когда твой дружок Бургойн взглянет на тебя честным, но смущенным взором и провозгласит: «Вик! Ты убедила меня сдаться!» Впрочем, вдруг он зовет тебя Викторией? Или так: О Ты, Которой Все Должны Повиноваться.

Наше появление в госпитале «Бет Изрейэль» и поход в регистрационный центр канцелярии вызвали чуть ли не парализующий эффект. Операторы ночной смены были поражены столь поздним визитом Макса. Громкие смешки и язвительное хихиканье, доносившиеся в холл, пока мы подходили к регистрационному центру, мгновенно смолкли. Каждая сотрудница воззрилась на экран своего дисплея с напряженностью, характерной для операторов, следящих на радарах за неуклонно приближающимися межконтинентальными баллистическими ракетами.

Макс вел себя так, будто приход главы учреждения в офис глубокой ночью был самым естественным явлением на свете. Он попросил старшую дать все документы, принадлежащие Малькольму Треджьеру. Та отправилась к стеллажу с досье, нашла букву «Т» и вытащила папку с конвертом и именем Малькольма на бирке.

– Мы-то удивлялись, почему он за ним не идет. Ведь висит уже целый месяц.

Я взглянула на Лотти, ей стоило огромных усилий сохранять самообладание.

– Он мертв, – отрывисто выговорила она. – Возможно, вы здесь прохлопали эту новость, а также разговоры в госпитале.

– Ой, Боже мой, простите. Мне в самом деле очень жаль. Он был прекрасный человек, с ним так славно работалось...

Когда Макс направился к выходу, унося папку с конвертом, старшая нерешительно сказала:

– Извините, мистер Левенталь, пожалуйста. Нам велено передавать копии только тем, кто их надиктовывал. Не могли бы вы оставить маленькую расписку? Для моей начальницы. Ну, знаете, с указанием, что Малькольма Треджьера нет в живых и вы берете ответственность за сохранность бумаг на себя.

– Вот уж никак не думал, – иронически пробормотал Макс, – что руковожу столь высокодисциплинированным персоналом.

Однако послушно взял кусочек бумаги и расписался в получении папки.

Мы шли за ним по пятам, стараясь не выглядеть крадущимися за газелью тиграми. По пути Макс вынул бумаги из папки и стал их разглядывать.

– Вот оно! Здесь. Консуэло Эрнандез. Далее следует: «По просьбе доктора Хершель я поехал в госпиталь „Дружба“ 29 июля, куда в 13 часов 52 минуты была доставлена Консуэло Эрнандез. По утверждению дежурной сестры, она была в коме, у нее шли схватки...»

Макс передал бумагу Лотти.

– Я не понимаю, – пробурчал Мюррей, – почему ребятки из «Дружбы», если уж так сильно хотели убить Малькольма только из-за этих записей, попросту не приехали сюда, так же как вы, и не забрали их...

Лотти на секунду оторвалась от чтения.

– Они не знали, что Малькольм здесь в штате, – сказала она. – Знали, что он мой партнер, и только. А я об этом тогда не подумала. Обычно мой секретарь, миссис Колтрейн, печатала надиктованные им материалы о пациентах клиники. Мне и в голову не приходило, что он давал ей не все записи и пленки. Конечно, глупо с моей стороны, но у меня просто мозги не работали после его смерти и погрома в клинике. Не узнай я об иске, до сих пор не ожидала бы получить его записи о Консуэло...

Мы прошли в кабинет Макса; он закрыл дверь и зажег свет. Комфортабельное помещение, хотя далеко не такое роскошное, как у его коллеги Алана в «Дружбе», но заполненное всякими изящными вещицами, безделушками и предметами искусства, собиравшимися всю жизнь. Здесь тоже был персидский ковер, но старый и изрядно потрепанный. Когда Максу было двадцать пять лет, он купил его в какой-то лондонской комиссионке. Полки уставлены книгами, многие из них по организации здравоохранения и финансам, но были также и посвященные искусству Востока, которые он любил.

Лотти сидела в выцветшем кресле, читала. Мюррей не отрывал от нее взгляда, будто хотел телепатически поглотить материал. Усталость накатилась на меня: слишком много вина, слишком много еды, горькие мысли о Бургойне... Я закрыла глаза и, когда Лотти наконец-то заговорила, так и не открыла их.