Театры и кафе были открыты, как обычно; акции на бирже поднялись на три сантима. "Деба" вышел в трех выпусках с различной политической окраской: один, "Журнал империи", для сторонников Наполеона; второй, "Легитимистский журнал", заигрывал с законной монархией, и, наконец, орлеанистское издание, всеми фибрами души преданное июльской монархии. Бедняга редактор, написавший статьи для всех трех выпусков, горько сетовал, что ему не повысили жалованье: но надо прямо сказать, что стоило лишь изменить имена, и одна и та же статья годилась одинаково для каждой из газет. Герцог Бретонский под титулом Людовика XVII непрестанно выпускал из Шарантона воззвания, но парижане оставались к ним глухи: лишь газета "Абракадабра" объявила себя его органом и позволяла себе весьма язвительные шутки по адресу всех трех претендентов.

Поскольку местность была опустошена на сто миль в окружности, каждый из принцев страстно желал очутиться в фортах, где было много провианта, а попав туда, они сразу же начинали изгонять тех из гарнизона, кто пришелся им не по нраву, проявлял неумеренный аппетит, или же давал основания усомниться в своей преданности. Эти бедняги, выставленные за ворота, были обречены на голодную смерть; проникнуть в Париж не было возможности; форты охранялись так бдительно, что туда не пробралась бы и мышь, - ей немедленно снесло бы ядром голову. Так и стояли рядом три враждующих армии, пылая ненавистью друг к другу, "жаждая крови, но остерегаясь нанести удар", а припасы в фортах, из-за бурного роста гарнизона, таяли с каждым днем. Луи-Филипп сидел в своем дворце, окруженный двадцатью четырьмя фортами, зная, что от одной искры они все мгновенно воспламенятся и он со своими сундуками через какие-нибудь десять минут взлетит к небу, в небытие - легко представить себе, что положение его было не из приятных.

Но спасение он видел в своих сокровищах. Ни сторонники императора, ни приверженцы Бурбонов не желали упустить на двести пятьдесят миллиардов чистого золота в слитках; принцы орлеанские также не решались расстрелять эту внушительную сумму денег, равно как и ее владельца, своего почтенного отца. Каков же был выход из создавшегося положения? Император обратился к христианнейшему из королей (они всегда величали так друг друга, обмениваясь посланиями), предлагая скрестить шпаги и решить дело силой оружия; Генрих согласился бы на это предложение, если бы священники, эти его духовные пастыри, не пригрозили отлучить его от церкви. Тем самым столь простой способ решить спор сделался невозможным.

Присутствие святых отцов в фортах причиняло всем немалое неудобство. Бедняги англичане, будучи протестантами, в особенности подвергались непрестанным мелким гонениям, что приводило в немалую ярость их командующего Дженкинса. И что греха таить, эти бестрепетные воины не слишком-то повиновались дисциплине. Памятуя обычаи старой доброй Англии, они сходились вместе и с проклятиями требовали мяса четыре раза в день, восковые свечи в казармах и непременный портер. За эти требования их поднимали на смех; священники даже призывали их поститься по пятницам, вследствие чего в полку начался настоящий мятеж, и солдаты не прочь были поднять на стенах Парижа четвертое знамя, а именно английское, но гарнизон был слишком силен, и пришлось им сдать свои дубинки; учитывая прошлые заслуги, им было разрешено покинуть форты. И притом, на их же счастье, в чем читатель вскоре сам убедится.

Принц Бэллибеньонский и ирландские войска были размещены в форте, который в угоду им назвали Картофельным, и они устроились там со всеми удобствами, какие позволяли обстоятельства. Принцы получали коньяку сколько душе угодно и коротали время на крепостном валу, играя в кости или в монетку (полупенсовиком, который неведомо каким образом нашелся у одного из них) на крупные суммы, под векселя. Их воины стояли вокруг и с восхищением следили за игрой; то и дело слышалось: "Ого-го, мистер Дэн, вот это бросок!", "Удачи, мистер Пат, выдайте-ка тринадцать!" - и так далее, в том же духе. Но подобное бездействие не могло длиться долго. Ирландцы прослышали о сокровищах, накопленных в Тюильрийском дворце; они вздыхали при мысли о том, как мало звонкой монеты в их прекрасной зеленой стране. Они рвались в бой! И в их головах созрел план...

Глава VIII

Битва между фортами

Утром 26 октября 1884 года его величество Луи-Филипп изволил завтракать, читая газету "Деба" и искренне желая, чтобы то, что говорилось в газете об "азиатской холере в лагере претендента Генриха" и "ветряной оспе, свирепствующей в фортах предателя Бонапарта", оказалось правдой; и каково было его удивление, когда раздался орудийный выстрел; и в тот же миг - трах! - восьмидесятичетырехфунтовое ядро влетело в окно и снесло голову верному мсье де Монталиве, который как раз в этот миг вносил блюдо с горячими пышками.

"Разбитое окно - три франка, - сказал монарх, - и пышки, конечно, тоже пропали!" И он, брюзжа, уселся за стол. Ах, король Луи-Филипп, этот выстрел стоил тебе дороже оконного стекла - дороже блюда с пышками, - он стоил тебе прекрасного королевства и пятидесяти миллионов налогоплательщиков.

Пушка выпалила с Картофельного форта.

- Боже праведный! - в бешенстве сказал командующий фортом ирландскому принцу. - Что вы наделали, ваше высочество?

- Тьфу! - отвечал тот. - Просто мы с Доннегалом увидели воробья на крыше Тюильри и решили пальнуть по нему, только и всего.

"Ур-р-ра-а! Ложись!" - закричали тут бесстрашные ирландцы; ибо в этот миг один из снарядов Пехена ударил в контрэскарп люнета, где они стояли, и равелин с несколькими амбразурами взлетел на воздух.

Двадцать третий форт, сохранявший верность Луи-Филиппу, видя, что Двадцать четвертый, или Картофельный, обстреливает Тюильри, незамедлительно открыл ответный огонь из своих орудий, обрушив его на форт приверженцев Бурбонов. Видя это, Двадцать второй форт, где засели сторонники императора, принялся поливать огнем Двадцать третий. Двадцать первый обстрелял Двадцать второй; и через четверть часа вся обширная линия укрепления была в огне, сверкала, ревела, гремела, трещала, палила самым основательным образом. Можно не сомневаться, что никогда ни до, ни после этого мир не слышал такого дикого шума. Представьте себе яростный грохот двадцати четырех тысяч пушек. Представьте небо, покрытое багровым заревом сотен тысяч сверкающих бронзовых метеоров; воздух, в котором повисла непроницаемая завеса дыма, - чуть ли не всю вселенную в огне! Ибо грохот канонады был слышен даже на вершине Анд, от него вылетели стекла в трех окнах на английской фабрике в Кантоне. Бах, бах, бах! Три дня не стихало это гигантское - я бы сказал циклопическое побоище. Бах, бах, бах, трах! Ядра носились повсюду: они метались, сшибались в поднебесье и вновь падали, свистя, вертясь, круша, на те же форты, с которых были пущены! Трах, трах, трах - тар-р-рарах!