Триста сорок два знамени, семьдесят девять полков, личные вещи солдат и офицеров, снаряжение и денежные ящики попали в руки победившего герцога. Он отомстил за поруганную честь старушки Англии; и когда он лично вручал шпагу побежденного Немура принцу Генриху, который подъехал на место сражения, принц прослезился, бросился к нему на шею и сказал: "Герцог, я обязан короной своему святому покровителю и вам". Это была поистине славная победа: но чего не сделает английская доблесть?

Принц Немурский отправил в Париж короткое послание, гласившее: "Государь, все потеряно, кроме чести", - после чего был препровожден в тюрьму; и, несмотря на ходатайства пленившего его Дженкинса, вряд ли с ним обращались почтительно. Духовенство и дворянские полки, которые вернулись, когда сражение было закончено, требовали, чтобы принца расстреляли на месте, и громко роптали против cet Anglais brutal {Этого английского скота (франц.).}, который заступился за пленника. Генрих V даровал принцу жизнь; но, несомненно, введенный в заблуждение своими благородными и духовными советниками, обращался со славным английским герцогом подчеркнуто холодно и в тот вечер даже не пригласил его к ужину.

"Ну что ж! - сказал Дженкинс. - Я отлично поужинаю со своими веселыми друзьями". И в самом деле, в тот день были ограблены примерно двадцать восемь тысяч человек, и англичане, получив львиную долю добычи, имели полную возможность веселиться. Всех пленных (25403) без труда заставили надеть белые кокарды. У большинства этот знак верности уже был наготове, зашитый в фланелевые жилетки, где, по их клятвенным заверениям, они носили их с самого 1830 года. Этому вполне можно поверить, что мы и не преминем сделать; а принц Генрих был слишком расчетлив или слишком благодушен в минуту победы, чтобы усомниться в искренности клятв своих новых подданных, и милостиво пригласил полковников и генералов к своей трапезе.

Наутро было оглашено воззвание к обеим объединившимся армиям.

"Верные солдаты Франции и Наварры, - провозгласил принц, - святые даровали нам великую победу - враги нашей веры повержены, лилии вернулись на родную почву. Вчера в одиннадцать утра армия под моим командованием, несмотря на троекратное численное превосходство противника, вступила в бой с армией, предводительствуемой его светлостью принцем Немурским. Однако моя верная кавалерия и дворяне сравняли силы.

Полки "Флердоранж", "Полевые цветы" и "Одеколон" покрыли себя неувядаемой славой: они изрубили многие тысячи врагов. Их доблести умело споспешествовала храбрость духовных отцов: в минуту опасности они сплотились вокруг моего знамени и, сменив посох на шпагу, показали, что поистине принадлежат к воинствующей церкви.

Мои верные ирландские друзья вели себя с подобающим героизмом, - но к чему вдаваться в подробности, если каждый выполнил свой долг? Как упомнить действия отдельных людей, если все вели себя как герои?"

Маршал Франции Рафинад де Цитрон, главнокомандующий вооруженными силами его величества - христианнейшего из королей, представил к повышению в чине около трех тысяч человек; нетрудно представить себе возмущение Дженкинса и его храбрецов, если, как утверждают, они не были даже упомянуты в донесении!

Что же до принцев Вэллибеньонского, Доннегальского и Коннемарского, то они отправили своим правительствам депеши, гласившие: "Герцог Немурский разбит и взят в плен! Все это дело рук ирландцев!" По этому поводу его величество король Ирландии, созвав свой парламент в здании Хлебной биржи, произнес речь, в которой назвал Луи-Филиппа "старым негодяем" и рассыпался в похвалах своему сыну и его войску. По этому случаю король посвятил в рыцари сэра Генри Шихена, а также сэра Гэвена Даффи (чьи газеты напечатали сообщения о победе), и был так горд доблестью своего сына, что послал ему орден Свиньи и Свистка (первой степени) и щедрый подарок - вексель на пять тысяч фунтов стерлингов сроком на три месяца. Весь Дублин был иллюминирован; и на балу в королевском замке лорд-канцлер Смит (граф Смитский), нализавшись, вызвал на дуэль лорд-епископа Галуэйского ("Голубя"), и они дрались в парке Феникс. Прострелив навылет его преосвященство, граф Смитский принес извинения. Это был тот самый адвокат, который так прославился на памятном процессе короля - перед принятием Закона о Независимости.

Тем временем армия принца Генриха семимильными шагами продвигалась к Парижу, куда должно последовать вслед за ней и историку; ибо в этой столице назревали события поистине необычайные.

Глава VII

Осада Парижа

В силу удивительного совпадения, в тот же самый день, когда войска Генриха V по Западной дороге подступили к Парижу, войска императора Джона Томаса Наполеона подошли туда с севера. Между авангардами произошли стычки, было много убитых.

"Bon! {Прекрасно (франц.).} - подумал король Луи-Филипп, разглядывая их со своей башни. - Теперь-то они перебьют друг друга. Это, без сомнения, самый дешевый способ от них избавиться". Подсчеты проницательного монарха были восхитительно выражены принцем Бэллибеньонским.

- Тьфу, Гарри, - сказал он (с фамильярностью, от которой педантичного сына святого Людовика покоробило), - ты и вон тот тип, ну, словом, этот император, совсем как коты из Килкении, мой милый.

- Et que sont-ils ces chats de Kilkigny, monsieur le Prince de Ballybunion? {А что это за коты из Килкении, господин принц Бэллибеньонский? (франц.).} - игриво спросил христианнейший из королей.

В ответ принц Дэниел пересказал широко известную нравоучительную басню про животных, которые "сожрали друг друга до самых потрохов; именно это ты и тот старикашка император и сделаете, если будете и дальше так стараться" добавил от себя юный августейший шутник.

"Je prie votre Altesse Royale de vaquer a ses propres affaires {Прошу ваше королевское высочество не соваться в чужие дела (франц.).}, - сурово парировал принц Генри, ибо он терпеть не мог шуток; но в подлинном остроумии всегда есть зерно истины, и если бы христианнейший из королей последовал шутливым советам своего ирландского союзника, это пошло бы ему на пользу.

Дело в том, что король Генрих вступил в сговор с гарнизонами нескольких фортов и ожидал, что остальные тоже перейдут на его сторону. Однако из двадцати четырех упомянутых нами фортов только восемь - да и то лишь при посредстве маршала Сульта, который на старости лет ударился в благочестие, присоединились к Генриху и подняли белое знамя: другие же восемь, увидя перед собой принца Джона Томаса Наполеона, одетого в точности как его знаменитый предшественник, сразу бросились отворять ему ворота и подняли трехцветное знамя с орлом. Остальные восемь фортов, где укрылись принцы орлеанской крови, остались верны Луи-Филиппу. Однако ничто не могло заставить этого государя покинуть Тюильри. Там его деньги, и он поклялся, что никогда не бросит их на произвол судьбы. Напрасно сыновья предлагали отвезти его в один из фортов - он отказывался двинуться с места без своих сокровищ. Они обещали перевезти туда и сокровища; но нет, нет: король-патриарх, приставив палец к сморщенному от старости носу и лукаво подмигивая, сказал: "Мы сами с усами", - и решил остаться подле своих сундуков.