-- Она у нас молчалива. Но, должен признаться, я не люблю, когда дамы кричат и хохочут, -- и он кивнул в сторону столика, за которым визгливо и безнравственно всхахатывали.

-- Молчание -- не порок, -- согласился я. -- Сейчас слишком многие много говорят, а я не всегда и слушаю. Бывает, и пропускаю что-нибудь мимо ушей. Потом -- так неловко.

-- Не обращайте внимания, -- посоветовал мне печальный господин. -- Уши наши вполне разумны, ничего важного они сами не пропустят.

-- Вы знаете, я писал и черные березы, и синие осины, но только красная сосна получила приз.

-- Я люблю сосну. Правда, ваша сосна -- крымская, а я работал когда-то там... где корабельные... Как же они падали! О, как падали... Но за черную березу?.. Немного хересу, а?.. Недолюбливаю березы. Вот Генриэтте Павловне только березу и подавай, ей бы только мечтать и вздыхать.

Генриэтта Павловна помалкивала, уткнувшись в минеральный фужер. К сожалению, она немного сползла с креела и могла вот-вот нырнуть под стол. Хотелось ей помочь, но я не знал, как это сделать. Неловко, черт подери, хватать спутницу другого человека и усаживать ее на стул попрямей. Я старался не шевелиться, опасаясь полного сползания Генриэтты Павловны.

Оркестр немного поутих, зазвучало танго, и я хотел уж откланяться, как вдруг господин с бабочкой сказал:

-- Геточка, ты помнишь это танго? Хочешь потанцевать?

-- Извините, -- сказал он мне. -- Мы немного потанцуем.

Он обошел меня, подхватил куклу и, прижимая к груди, стат пританцовывать возле столика.

Мне сделалось очень неловко. Посетители "ОреандыЭрастаращили свои налитые дымом глаза, некоторые наивновосторженно разинули рты, глядя на танец с куклой. Разглядывали и меня с изумлением, дескать, это еще что за такое?

Я сидел тупо, как волк, не решаясь почему-то уйти. Наверно, хересу было много. А чего-то другого мне не хватало. чего? Неужели Красной Сосны? Но сосны не ходят с нами по ресторанам. Не помню ни одного художника, который водил 6ы по ресторанам сосны... А с нею было бы спокойней. Этот с куклой, я с сосной...

Вокруг танцующего господина в зале образовалось пространство. Его обходили, не задевали. Генриэтта Павловна влеклась за ним спокойно и, скажу вам, чудесно. Он мог, конечно, вертеть ею, как угодно, но не делал этого, уважая танго, и она простосердечно склоняла голову ему на плечо.

-- Вы знаете, о чем говорила Генриэтта Павловна, пока

ыы танцевали? Ни за что не угадаете. Ха-ха! Вы ей понра

вились! Поздравляю! Это -- редкость, обычно она сдержан

на. Хотите с нею потанцевать? Она приглашает. Белый та

нец, а?

-- Я -- танцор никудышный... А Генриэтта Павловна и

вправду грациозней здешних дам.

-- А ваша дама? Красная Сосна? Неужто?

-- В какой-то мере, -- сдержанно ответил я. Меня все-таки

смущала Генриэтта Павловна, я как-то стеснялся слишком уж

при ней болтать.

-- А семейная жизнь? Неужто не удалась?

-- Да нет, почему же... С

-- Ну, это не важно... а мне, знаете, иногда хочется потан

цевать с какой-нибудь посторонней. Да вон хотя бы с той, что

так противно хохочет... Подите, подите сюда, -- поманил он

меня к краю стола, -- я шепну вам что-то, чтоб не слышала Ген

риэтта Павловна.

Он пригнулся к столу.

-- Я вам открою секрет. Вы очень удивитесь, только ни

кому не показывайте виду. Сидите спокойно, как сидели.

Так вот, моя жена Генриэтта Павловна -- она кукла. Пони

маете?

Беззвучно смеясь, он откинулся на спинку кресла. Он подми

гивал и кивал в сторону Генриэтты Павловны.

-- Она-то думает, что она... а она уже кукла! Посидите с

нею еще немного, она ведь не знает, что вы знаете. А я пойду

приглашу эту толстуху.

Тут он поморщился:

-- Конечно, она дура и в подметки не годится Генриэтте Павловне. Может, не приглашать?

-- Ерунда, -- сказал почему-то я, совсем видно охересевши. -- Хочется -- приглашайте.

Не знаю, не знаю, зачем я так сказал, надо было, конечно, его останавливать. И он, пожалуй, удивился. Кажется, он ожидал, что я стану отговаривать.

Нерешительно он было отошел от стола, но тут же вернулся.

-- Стесняюсь почему-то, --сказал он, снова шагнул было и снова как бы вернулся.

-- Обычно я не решаюсь оставить ее одну, а сегодня вы рядом. Поговорите с ней о чем-нибудь, развлеките немного. Только хересу ей не наливайте... боржоми. И он окончательно отошел от стола.

Я подлил боржоми Генриэтте Павловне, нацедил себе хересу и сказал соседке:

-- Ну вот мы и одни. Должен сказать, что вы мне тоже сразу понравились.

Генриэтта Павловна смущенно стала сползать на пол, и я уже довольно бесцеремонно подхватил ее за талию и поплотнее усадил в кресло.

-- Откровенный разговор, -- продолжал я, -- все-таки лучше вести вдвоем. Нет, мне нравится ваш спутник. Очень милый и добрый, я это сразу понял. Дело не в хересе, но все-таки бутылка, подаренная сосне -- это жест. Иной-то прохожий может и за задницу, простите, ущипнуть или ножичком в спину, а тут все-таки... Но главное не в этом... вот, к примеру, сейчас я беседовал с барменом, ну только буквально что... и каждое слово как будто в пустоту или в вату. Не люблю я вату... Вы знаете, я уж тут подумал, не пригласить ли мне в ресторан Красную Сосну. Это вы с вашим другом навели меня на такие мысли. Генриэтта Павловна изумительно молчала. Огромнейшие ее ресницы были предельно добродушны, никакого намека на темную мысль не мелькало на ее слегка подкрашенном лице. Чего я отказался с нею потанцевать?

-- Тут зашел разговор о семейной жизни, -- продолжал я, склоняясь к плечу дамы. -- Все-таки, главное -- понимание и, я бы сказал, ласковая терпимость. Именно ласковая терпимость -- основа долголетней любви. Я размахивал, кажется, немного руками, поясняя свои мысли, и даже показывал на пальцах что такое "ласковая терпимость". Почему-то эта самая "ласковая терпимость" казалась огромной находкой моего практического ума.

-- Надо отметить еще и другое, -- настаивал я, чувствуя, что Генриэтта Павловна согласна со мной не во всем. -- Во-вторых... надо отметить...

Отметить я более ничего не успел. За столиком, где сидела невнятная толстуха, вызрел скандал.

-- Отойди! -- выкрикивала она.

Мужчина же, пришедший с нею, какой-то вроде мотоциклиста без шлема, что-то яростно шептал печальному господину, который топтался у их столика.