Владимир Андреевич Добряков

Две строки до востребования

Сигналов было несколько. Главный, конечно, дневник. Двойка по математике. Что ж, бывает — трудную задачу не решил, в примере запутался. Не мудрено: плюсы, минусы, скобки, простые дроби, десятичные… В свое время Аркадий Федорович и сам немало намучился с такими примерами.

Ладно, математика — куда ни шло. Но история! Пожалуйста: пятнадцатое апреля, четвертый по расписанию урок — двойка. И двойка не какая-то робкая, сомнительная, а жирная, категорическая. Красными чернилами выведена.

А география! С ума сойти — и по географии то же самое! И рядом — знакомая подпись: «Максимов». Это учитель географии, Василий Васильевич, добрейший человек, влюбленный в свой предмет и умеющий так интересно объяснить материал.

— Ну, — спросил Аркадий Федорович, явно не торопясь запечатлеть в дневнике свою родительскую подпись (он даже не взглянул на трехцветную шариковую ручку, которую Костя с готовностью держал в руке), — как же будем это комментировать сын, славный отпрыск рабочей династии Киселевых? Три двойки за неделю. Не много ли?

Костя поморгал длинными остренькими ресницами, указательным пальцем левой руки, на котором как символ его рабочей династии чернел ушибленный ноготь, почесал нос с рыжими приметами весны и тяжело вздохнул.

— Это у тебя хорошо получается, — заметил отец. — Талантливо. Не собираешься ли к тому же пустить горючую слезу?

Еще чего! Костя покривил губы, нахмурился и теперь уже пальцем правой руки, на котором косо краснела глубокая царапина, указал в дневнике за 16 апреля на другую отметку.

— Не беспокойся, — сказал Аркадий Федорович, — вижу. За диктант — пятерка. Законная. Хвалю. Но, дорогой мой, она лишь доказывает, что с тобой творятся какие-то непонятные вещи. Выходит, можешь прилично заниматься, но… Что же происходит? Не хочешь учиться?

Ведь скажет — не хочет! Кому это приятно хватать двояки?

— Хорошо, — не дождавшись ответа, сказал отец. — География. Страницы двести тридцать четыре — двести тридцать пять. Ну-ка, давай учебник. Что там за зверь такой, что не по зубам Киселеву-младшему?

Костя достал из портфеля учебник.

Аркадий Федорович раскрыл его на двести тридцать четвертой странице и сокрушенно развел руками:

— О-о страсти какие! Тут и удивляться нечему: это, ясное дело, не по твоим мозгам. Подумать только, до чего сложная тема: «Влияние на климат поверхности Земли. Перенос тепла и влаги»!

Будто Костя дурачок! Прекрасно понимает, что отец просто шутит, нарочно насмехается над ним. Костя не утерпел, сказал:

— Чего тут учить-то! Пять минут — и готово.

— Стой! — неожиданно воскликнул отец и принялся внимательно оглядывать комнату. — Где же ты потерял? Где… — Он встал из-за стола, посмотрел в угол, возле телевизора, под кушеткой, открыл балконную дверь. — Да где они?

И Костя с недоумением оглядывал знакомую комнату.

— А ты чего ищешь, пап?

— Да те пять минут, что потерял мой непутевый сын.

Вот всегда он так: не поймешь, когда сердится, когда шутит.

Костя взглянул на двор, где узкой полоской у забора уже проклюнулась зеленая травка, и сказал:

— Я на улице потерял.

— Ах вот оно что, — протянул Аркадий Федорович. — Так-так, начинает проясняться. Значит, весна, солнышко, побегать хочется?

— Хочется, — признался Костя и опять невольно посмотрел на яркий, залитый солнцем двор.

— Трудное положение… — Отец шире распахнул балконную дверь. — Как летом, припекает. Воробьи чирикают… А что дальше будем делать? Когда подсохнет, когда хоть весь день в футбол играй? Что тогда? В школе заниматься больше месяца осталось. Двойками будем обрастать?

Легче всего было бы сказать: «Нет, пап, не волнуйся, теперь ни одной двойки в дневник не пущу!» Сказать-то можно…

— Выходит, не знаешь? — огорченно спросил отец. — Что ж, вон Леночка бежит, у нее спросим.

У Ленки спрашивать! Ей-то чего не ответить! Вчера только подсчитывала — сто четырнадцать пятерок в дневнике. Везет людям!

Аркадий Федорович открыл в прихожей дверь, и тут же в комнату ворвалась сестренка. Красный берет с хвостиком — на самой макушке, косицы с бантиками по сторонам торчат, пальто расстегнуто, а в глазах — шальные чертики.

— Папушок, ура! Всех в классики обыграла! — Она выхватила из кармана тяжелую круглую коробочку из-под обратимой кинопленки, расставила ноги и, замахнувшись, словно собираясь кидать битку, радостно сообщила: — Как брошу — и в середочку попадаю!

— Мне спасибо скажи! — Костя обрадовался возможности вступить в беседу с сестрой: может, разговор о двойках сам собой и кончится. — Видишь, как туго набил песком! И крышку щипцами подогнул, чтоб не открывалась…

— И Веру обыграла, и Марину!

— Если хочешь, еще тебе могу сделать… Пап, ты не проявлял пленки, коробочки не освободились?

Однако хитрый маневр не удался: Аркадий Федорович хорошо помнил, о чем у него с сыном шел разговор до прихода дочки.

— Обожди — о коробках… — остановил он Костю и, поймав двумя пальцами торчащий хвостик Леночкиного берета, потянул его вверх. — Раздевайся. Отдохни.

— И не устала совсем! Только пить хочу. Еще Иру должна обыграть.

Леночка залпом выпила стакан воды и уже хотела побежать к двери, но Аркадий Федорович преградил ей дорогу.

— Считай, что Иру уже обыграла. Мы с Костей присваиваем тебе звание чемпионки двора по классикам. Костя, присваиваем?

— Можно и чемпионки всей улицы, — охотно согласился тот. Он на что угодно был согласен, лишь бы отец не вспоминал о двойках.

— Итак, поздравляю с почетным титулом! — Аркадий Федорович пожал дочке руку. — А теперь я бы тебя очень просил ответить на один важный вопрос.

— Важный? — Чемпионка двора спрятала битку в карман.

— Видишь ли, по случаю солнечной погоды наш Константин сделался ужасным растеряхой. То пять минут потеряет на улице, то десять, то целый час. А найти не может. Посоветуй, как быть.

— Как-быть? Очень просто. Пусть пришпилит карман булавкой.

Во дает! Что Костя больше всего ценил в сестренке, так это юмор. Видно, все-таки не зря поставили ей в дневнике сто четырнадцать пятерок. Соображает!

И отец улыбнулся:

— Дельный совет. Ну а еще чего-нибудь предложить не можешь?

— Могу! — Леночка с вызовом посмотрела на брата. — Пусть поменьше за Гринькой Швыревым бегает.

Аркадий Федорович с любопытством взглянул на дочь. Это уже новый сигнал. И от жены он слышал о Гриньке. Лихой парнишка. Будто все ребятишки во дворе от него без ума.

— И сейчас тебя Гринька искал, — покривила губы Леночка. — Когда, спрашивает, твой брат гулять выйдет? Беги скорей! Шелобанчиками в лоб тебя угостит.

— А ты иди в классики свои прыгай. Чемпионка! — разозлился Костя. — Будет еще указывать, с кем водиться!

— Молодежь, — успокоил Аркадий Федорович, — потише, не пылить, Алена, — добавил он, — гляди-ка, что в дневнике у него делается… Три двойки за неделю. Можно так жить?

Леночка помотала головой, отчего косицы ее с белыми бантиками описали несколько широких полукружьев.

— Так жить нельзя, — категорически заявила она. — В нашем втором «Б» Нина Юрьевна тоже поставила за неделю три двойки. Но это же на всех.

— Понимаешь? — Отец выразительно посмотрел на понуро молчавшего сына.

— Понимаю, — покорно ответил Костя и опять протянул трехцветную ручку. — Только уж все равно, подпиши.

Мелкими буковками, словно смущаясь, Аркадий Федорович после напечатанных слов «подпись родителей» вывел: «Киселев».

Расписался, вздохнул и закрыл дневник.

— Какой хоть он из себя, этот Гринька?