Теория обороны

- Ну, внешность мы, конечно, напишем последней, - сказала та девочка, что повыше. - Да, согласилась вторая, а первой мы напишем честность. - Или надежность? - спросила первая. - Нет, сказала Таня, честность. Надежность дело такое, а честность - это всегда приятно. Даже если подведет, например, но скажет об этом честно. - Тогда надежность второй, - сказала Инна. - И еще, деньги мы куда пишем? - Совсем последними, - сказала Таня, - даже после внешности. Высокой девочке явно хотелось как-то возразить, но она постеснялась и написала на красиво оформленном листе: "Деньги", в самом низу, так, что буквы получились слегка приплюснутыми. - Надо было писать не "деньги", а "финансовое состояние", - сказала Таня, - ну да ладно, это же все равно только для нас, поймем. Качели поскрипывали, и ей представлялось, что они с подругой плывут в лодке по заросшей травой маленькой речке. "Под скрип уключин", - подумала она. - Еще куда-нибудь в конец надо написать "родители", в том смысле, кто у него родители, - сказала Инна. - Ну это перед внешностью, - сказала Таня. - Ты в смысле - где работают или какое воспитание у него? - Я в обоих. - Тогда пиши перед внешностью. Инна написала и спросила: еще что? - Ум, - сказала Таня. - Таланты. - Одно и тоже, сказала Инна. Нет, - Таня оттолкнулась ногой, и качели издали протяжный плачущий звук, - нет, ум - это как себя ведет, а таланты - это пение там, математика. Что куда? - спросила Инна. - Что у нас там наверху? "Честность", "Надежность". - Ну вот и пиши: "Ум", а потом - "Одаренность". Не отрываясь от выведения букв, Инна левой рукой почесала коленку, лист выскользнул и упал в траву, девочка соскочила, подняла его, отряхнула с изнанки комочек весенней грязи и села обратно. - Еще "спортивность", сказала Таня. Инна посмотрела на подругу и ухмыльнулась: - Это ты, дорогая, рассматриваешь частный случай. - Нет, сказала Таня, смутившись, - это же и здоровье, и как движется, всякое такое. - Если по серьезному, - сказала Инна, - это как-то не очень важно. - Ну, напиши там поближе к концу. Перед родителями или что там. Инна написала. Посреди списка оставался еще небольшой зазор. - Ну что, все? - спросила она. - Да вроде, - сказала Таня, - из таких главных вещей вроде все. - Ты думаешь, надежно? - Ну, смотри, все надежнее, чем до сих пор. До сих пор мы влюблялись как попало, особенно ты. - Ну уж особенно я! - Ну, прекрати, ты же понимаешь. И все получалось плохо, потому что мы не могли оценить; a теперь можно будет сразу посмотреть, поставить баллы и знать, хоть стоит или не стоит. - Какой у нас проходной будет? - спросила Инна. - А сколько их всего? - Таня изогнулась и заглянула в разрисованный лист. Инна потыкала ручкой в пункты. - Восемь. Ну вот если восемь на пять это сорок, пусть хоть тридцать будет. - Не много? - спросила Инна с сомнением в голосе? - Много? - Taня слезла с качелей и смотрела на подругу печально. - Да нам надо вообще меньше, чем на сорок, не соглашаться! Но такого человека я знаю только одного. Тебе он не подойдет. - У него не сорок, - сказала Инна, - они бедные, он только с папой живет, ты видела их машину? - Ну и что, - сказала Таня, - зато у него за другое надо шестерки ставить. Короче, пусть будет тридцать проходной. Посмотрим еще, что у нас получится. Слушай, сказала Инна, вот еще: чтобы он нас любил, как мы это пишем? Таня подняла сумку с детской скамеечки, посмотрела себе под ноги и сказала: А что тут писать? Так и пиши - "Любит". Третьим пиши. Или четвертым.

Мы вместе

Я сегодня, знаешь, пережила очень странное ощущение. Я шла ко второму уроку, мне было читать в шестом Б, это вообще-то не мой класс, я не слишком себе представляла, где Елена с ними остановилась, и вот я шла и пыталась угадать, и тут вдруг возникает странное чувство: что вот только что, буквально несколько шагов назад, я сделала что-то странное и не заметила. Дикое ощущение, потому что я вообще ничего не  д е л а л а,  я просто шла, да? - но мне ясно, что я сейчас что-то такое... И я останавливаюсь и начинаю как бы отматывать назад и вдруг понимаю, что я странно ступила несколько шагов, - не прямо-прямо, а как-то вправо, а потом влево. И я оборачиваюсь и вдруг вижу, что все люди вот на этом месте берут в сторону, а потом обратно, и тут я понимаю, что на асфальте просто лежит мертвый голубь, и мы все его обходим, так вот, понимаешь, большинство из нас обходит не просто бессознательно, а даже не заметив самого голубя, обходит просто потому, что все остальные что-то обходят, и мы подражаем. Я потом, знаешь, весь день думала: мы просто подражали, настолько, что если бы голубя, скажем, унесла у нас из-под ног кошка, то люди бы еще несколько секунд там обходили, просто по инерции.

Пенальти

"Послушайте," - сказал Олег врачу, - "но хоть почему он это делает? Есть же причина какая-то, ну почему?" Врач на все вопросы отвечал мягко и очень внимательно, но Олег чувствовал, что эта мягкая внимательность является отчасти заученной, и не раздражался, понимая, что все родители в их ситуации задают одни и те же вопросы, и от личности спрашивающего ответ совершенно не меняется. - "Мы не знаем," - сказал врач. - "Есть несколько теорий, несколько версий, но все они одинаково схоластические, их даже не имеет смысла пересказывать. Пожалуйста, Олег Александрович, я понимаю, как Вам трудно, но попробуйте научиться делать две вещи: жить с настоящим и надеяться на будущее. Мы оба понимаем, что Вашей жене сейчас еще труднее, чем Вам, и я искренне Вам сочувствую, поскольку на Вас ложится как бы двойной груз. Но на самом деле сейчас надо думать только об Алике, только об интересах Алика." - "Да," - сказал Олег, - "это понятно." - "Мы с вами знали," - сказал врач, - "что такое развитие событий возможно, но надо еще и помнить, что все эти явления могут в один день прекратиться, ровно так же, как и начались. И могут после не возобновиться никогда, - ну, или возобновляться очень нечасто. Сейчас надо сделать все, чтобы его обезопасить, это самое главное." - "Я правильно понимаю," - спросил Олег, сглотнув, - "что он не может повредить... другим? Например, Алене?" "Совершенно," - сказал врач, - "абсолютно, совершенно. Поймите, я знаю, это ужасно звучит, но это факт: Ваша жена, как и Вы, как и все остальные, для него просто не существует. Вся агрессия аутистов направлена только на себя." - "Агрессия," - проговорил Олег, - "Господи, ему три года, откуда у него агрессия? Mы даже подумали сначала, что это какой-то припадок, эпилепсия, что-то такое, что это конвульсии, ну невозможно же представить, что трехлетний мальчишка колотится головой о кровать..." - Врач сделал пол-шага вперед и взял Олега за локоть. "Олег Александрович," - сказал он, "послушайте меня. Вот этих вопросов надо избегать. Надо просто делать все, что можно, вы поверьте моему опыту, это очень важно, и для Вас и для Алены..." - "Николаевны," - сказал Олег. - "Николаевны. Вот папка, смотрите, это информация об ОПДАР - "Организации по поддержке детей-аутистов и их родителей". Вам надо как можно скорее обратиться к ним. Простите за неловкий вопрос - вы не очень стеснены финансово?" - "Они что, платные?" - спросил Олег. - "Нет," - сказал доктор, - "нет, что вы, я к тому, что они вам расскажут, где купить специальную мебель, чтобы все было мягкое, где купить на случай каких-то явлений для него защитные перчатки или мягкий ристрейнер, это такой способ фиксации, они вам все расскажут и покажут, у них и аптека своя, со скидками по нашим рецептам, вам нужно постоянно держать с ними связь. И, может быть, вам обоим хорошо бы было походить в группу поддержки. И лекции их вам надо слушать обязательно, надо ходить при каждом случае, даже если..." - "Доктор," - сказал Олег, - "сделайте милость, скажите, Вы смотрели "Шоколад"?" - "Нет," - сказал доктор, - "нет, я не смотрел". - "Это чудная комедия, совершенно чудная, я Вам очень рекомендую, совершенно прелестный фильм", - сказал Олег и пошел к выходу из отделения.

Власть

Ты знаешь, я вчера зашла Таньку будить и посмотрела случайно, что у нее на столе лежит. Так там, представляешь, так разложено: большой ватман, и на нем выписан весь их класс и еще какие-то дети, которых я не знаю, и все помечено стрелочками, цветами разными, какими-то значками. А внизу такое пояснение: такая-то стрелочка - дружат, такая - роман, такая - враги. Я даже запомнила, - синенькая звездочка: "Уже влюблялся раньше". Я как-то совешенно этим потрясена всем. Что это? Зaчем? - Ну, им ведь жить трудно, ты понимаешь. Наверное, они так пытаются контролировать реальность, ей так спокойней, что ли, знаешь, как мы когда сядем и все по полочкам разложим. Это вот у нее полочки такие. Ты сама никогда ничего подобного не делала в детстве? Ни за кем не следила, ни о ком не вела записей? - Да нет, вроде, совершенно нет. - А у меня, например, на самую нелюбимую девочку в классе, я до сих пор помню, Катю Радищеву, было заведено целое досье. Настоящее досье, такая красная картонная папка с тесемками, в ней были и фотографии, и всякие записки перехваченные, я их даже из карманов у нее таскала, я же помню. И я каждый день записывала про нее гадость какую-нибудь. А потом эту папку нашла моя мама, и сделала, знаешь ли, совершенно необъяснимую вещь: она позвонила Катиной матери и все это ей по телефону прочитала, а там было много такого, что Катя скрывала, естественно, от родителей, ну, понятно. Это было ужасно, ты себе представляешь, да? Kaтина мать, конечно, говорила моей матери, что я сумасшедшая и ненормальная, но и Катьке тогда, видимо, так влетело, мать еще по телефону слышала, как та начала реветь... И мне мать тоже кричала, что я сумасшедшая и ненормальная. Она как-то чудовищно этой папки испугалась, я не понимаю, почему. Может, это напомнило ей что-то, может, она боялась, что я Катьку убить замышляю или покалечить, тогда ходила история про двух девочек и серную кислоту, что-то такое. Я не помню уже. Но знаешь, самое страшное было, что Катя мне после этого ничего не сказала. Ни на следующий день, ни потом, никогда. Она просто до конца школы ни разу не посмотрела в мою сторону. Как будто я умерла. И я уже ни о чем думать не могла, только как ей угодить. И меня это, знаешь, едва с ума не свело. Хорошо, выпускной был класс.