Была у Эйзенхауэра еще одна причина иметь дела со Сталиным, которая не попала в поле зрения почти всех историков. Речь идет о секретном соглашении, достигнутом между Советским Союзом и Америкой, как прямом результате доклада от 28 июля 1944 года американского Объединенного комитета начальников штабов. Этот доклад был адресован государственному секретарю и касался предстоящего послевоенного упадка Великой Британии и того, что это означает для США в смысле возможностей создания собственной империи. Главной силой, с которой, как предвидели генералы, США придется состязаться, будет Советский Союз, с которым они предлагали достичь прагматического соглашения. Они имели в виду, если излагать вкратце, что американские вооруженные силы предадут Великобританию, а Сталина смягчат различными подачками, чтобы он позволил американским финансам стабилизировать послевоенную Европу, чтобы Америка смогла овладеть разваливающейся Британской империей.

Такое объяснение может объяснить почти полное молчание со стороны государственного департамента в ответ на непонятные в ином случае действия Эйзенхауэра, когда он, подменяя президента, входил в контакт со Сталиным. Это вполне могло быть молчанием заговорщиков.

Однако такая теория не объясняет изменение направления американского наступления с Берлина на Лейпциг. Нет никаких разведывательных данных, говоривших о наличии хоть каких-то существенных сил, которые могли бы противостоять Эйзенхауэру в его наступлении в намеченном направлении, и он не мог оправдать изменение направления удара необходимостью уничтожить такие силы. Эйзенхауэр знал размеры уже не имеющих никакого реального значения оружейных складов, оставшихся у него позади, знал, что главные промышленные цели и заводы рейха либо уничтожены, либо захвачены американскими войсками, он также прекрасно знал, что ничего не выиграет, захватывая уже разрушенный Дрезден или Лейпциг. Имело ли какое-то конкретное значение его упоминание о «цитадели в Южной Германии»?

Генерал Брэдли, похоже, как никто другой, был убежден, что нацистские силы в Немецких Альпах могут создать ядро для нового, Четвертого рейха. Он купился на миф, который даже Геббельс не смог подсунуть германской армии или немецкому народу, миф, предусматривающий, что «вервольфы», банды фанатиков-нацистов, будут атаковать на каждом лесистом склоне, вооруженные до зубов, готовые разрушать, организуя восстания в тылу союзных войск. Правда же заключалась в том, что нацистская Германия оказалась единственной оккупированной европейской страной, где не было подпольного сопротивления. Поляки шутили, что немцы не могут организовать сопротивление, потому что это против правил! Тем не менее Брэдли заразил Эйзенхауэра своей детской наивностью и умонастроением, хотя не было никаких свидетельств существования каких-то подобных германских сил. В оправдание такой чудовищной доверчивости можно привести тот факт, что Брэдли принял перебазирование 6-й германской армии с Западного фронта к Будапешту как стремление обеспечить прикрытие упомянутой «цитадели» от востока — абсолютно неубедительное объяснение. Поскольку Эйзенхауэру было известно, что генерал СС Вольф ведет переговоры о капитуляции своих войск в Северной Италии, такое предположение выглядело по меньшей мере абсурдным.

В результате этого разнобоя была потеряна неделя, ушедшая на окружение разбегающихся немецких солдат. Все предполагали, что Брэдли немедленно начнет наступать на Лейпциг, поскольку в Руре ему делать было абсолютно нечего. Монтгомери оправился и заявил, что не будет наступать на Берлин непосредственно, а поначалу пойдет на Любек, чтобы отрезать полуостров Шлезвиг-Гольштейн и не дать советским войскам захватить Данию, а уж потом двинется на юг, к Берлину. Но все это были лишь благие намерения.

Эйзенхауэр тем временем понял пагубность своей политической ошибки и направил смиренное, примирительное письмо Маршаллу: «Если Объединенный комитет начальников штабов решит, что союзные войска должны брать Берлин, не считаясь с чисто военными соображениями, я с радостью изменю свои планы и свои убеждения и проведу такую операцию».

Однако своим подчиненным командирам он изобразил столь резкий поворот совершенно иначе. Было ясно, что Брэдли разделяет политику «медленного продвижения» Эйзенхауэра и знает причины этого: Эйзенхауэр решил, что, несмотря на нарушение Сталиным своих обещаний, Ялтинские соглашения о послевоенном разделе Европы будут выполняться. Однако Брэдли не мог приветствовать то, что такое решение придерживаться Ялтинских соглашений явно было принято Эйзенхауэром единолично. Это явствует из телеграммы 18710, в которой Эйзенхауэр холодно информирует Маршалла, что Сталин «согласился» на бросок к Лейпцигу, «хотя Лейпциг расположен в глубине той части Германии, которую оккупировать будут русские».

Администрация США и советники президента демонстрировали свою поразительную глупость, позволяя Эйзенхауэру по-прежнему принимать политические решения такого значения, причем решения, которые не разделялись британским или любым другим правительством, он фактически подменял собой президента.

Несмотря на тактику затягивания Брэдли, три американские армии, находившиеся под его контролем, 11 апреля подступили к Лейпцигу, и им потребовался всего один день, чтобы войти в него, не встречая, по существу, никакого сопротивления. Через несколько часов после занятия Лейпцига американские части вышли к Эльбе. Брэдли отнюдь не был рад этому.

Еще более он был озабочен, когда узнал от Билла Симпсона, командующего 9-й армией, что на севере есть вероятность того, что мост в Магдебурге попадет в целости и сохранности в руки 9-й армии. Спустя несколько дней Брэдли писал своему адъютанту майору Честеру Хансену: «Я боялся, что 9-я армия попадет в ловушку с этим мостом, ведущим на север, и почти надеялся, что кто-нибудь взорвет его». Когда ему доложили, что немцы взорвали мост, он отреагировал: «Слава Богу».

Британское верховное командование и Черчилль оказались перед лицом такой ситуации, когда армии западных союзников прошли всю Германию и дожидались теперь на Эльбе, не двигаясь вперед. Их позиции на Эльбе около Виттенберга находились всего в 135 километрах от центра Берлина. В послевоенное время и в годы «холодной войны» Эльба была крайним рубежом на востоке, куда дошли западные союзники.

17 апреля, когда американцы двинулись на юго-восток, 572 американских бомбардировщика разбили Нюрнберг. В Берлине Гитлер оказался перед лицом уже советского блицкрига. Он приказал разрушить все мосты вокруг Берлина — эти мосты, возможно, были единственным препятствием, с которым столкнулись бы союзные армии.

Даже американские начальники штабов пошли на попятную. Комментируя восприятие американским обществом политического раздора между Айком и Монти, генерал «Симбо» Симпсон доносил Монти из военного министерства: «Это на самом деле безобразно... Если бы только американская общественность знала правду». А правда заключалась в том, что Эйзенхауэр упустил возможность взять Берлин и положить предел распространению советского влияния дальше на запад.

Правду тщательно скрывали. «Дейли миррор» 28 апреля сообщала, что «семь союзных армий сомкнулись вокруг последнего оплота Гитлера в горах Австрии и Баварии». Между тем на севере только две армии союзников сражались с подлинными, а не мифическими силами, чтобы взять города Гамбург и Бремен. Им понадобилось время до 29 апреля, чтобы дойти до Эльбы и двинуться по направлению к Любеку, и они буквально на полдня опередили советские войска. На этот раз союзники продвигались с разрешения: Эйзенхауэр с запозданием осознал свою оплошность в отношении Дании, а смерть Рузвельта 12 апреля привела к тому, что вакуум в высших эшелонах американской политики заполнил Гарри Трумен.

Теперь западные союзники остановились напротив Берлина — наблюдатели, ожидавшие, чтобы Советы завершили свой последний акт. Как докладывал Монтгомери маршалу Бруку, «поток немецких военных и гражданских лиц, бегущих от русских, нечто такое, чего я никогда раньше не видел...».