Геббельс был умнее своих нацистских современников. Я прихожу к такому выводу не в результате чтения его дневников или прослушивая его обращений с призывами и подхалимажем — они представляют собой высокопарную чепуху и слюнявый романтизм. Однако, если знакомиться с его национал-социалистическими письмами ранних лет, то они соответствуют тому факту, что в 1921 году он получил звание доктора философии, что выявляет недюжинный ум, который Геббельс сознательно подчинил политическим целям. Ему некого винить, кроме себя, за свой постыдный взлет и за то, что он оказался в бункере. «Остерегаться интеллектуализма, — писал Геббельс в этих письмах, — самое главное в политике».

Он всегда остерегался выглядеть интеллектуалом, его сильной стороной было умение на любом совещании ничего не сказать. Он сознательно никогда не высказывал свое мнение, если не мог облечь его в округлые фразы, превознося фюрера или его идеалы.

Теперь, в бункере, утонченный маленький человечек оказался запертым в клетку из слов, которые сам придумал, в тесной близости к вонючему мифу, который он помогал создавать Он был в отчаянии, хотя это не остановило его славословий. Вскоре он тоже начал пить шампанское без меры.

СМЕРТЬ СЕМЬИ ГЕББЕЛЬСА

В некоторых кругах нацистский миф кажется столь привлекательным, что прославление прошлого незаметно стало фактом настоящего, укрепляясь по мере того, как каждое поколение не справляется с задачей бросить ему вызов. Мерзкое зловоние бункера сейчас почти не упоминается. Вместо этого мы видим много пишущих, чей стиль и реминисценции наилучшим образом представлены в воспоминаниях молодого капитана Герхарда Болдта, служившего в бункере. О Магде Геббельс, которая обитала в двух маленьких комнатушках со своими шестью детьми в возрасте от четырех до двенадцати лет, он писал: «В ожидании конца фрау Геббельс вплоть до последней минуты не выказывала никаких признаков страха. Жизнерадостная и элегантная, она обычно через две ступеньки взбегала по винтовой лестнице. Для каждого у нее находилась дружелюбная улыбка. Восхитительная сила ее характера, вероятно, питалась ее фанатичной верой в фюрера».

А может быть, и нет. Потому что Альберт Шпеер был ее близким другом, которому Магда Геббельс доверяла все свои самые сокровенные тайны. Последние несколько дней в бункере он увидел ее совсем в другом свете. Во-первых, он был абсолютно убежден, что Магда находится по крайней мере в ужасе, что она очень близка к полному коллапсу. Более того, он был в равной степени убежден в том, что она оказалась жертвой ужасного стечения обстоятельств и путей к спасению не видит. По мнению Шпеера, она вместе со своими детьми была вынуждена пойти на самоубийство — на это толкал ее муж. Шпеер ни на минуту не сомневался, что Магда не приняла бы такое решение, если бы ее не подтолкнули.

Когда Шпеер во время своего последнего посещения бункера 24 апреля навестил ее, Йозеф Геббельс провел его в ее маленькую комнатушку и не уходил в течение всего визита, ограничивая их разговор только темой о ее здоровье. Поскольку Йозеф Геббельс и Магда совершенно не переносили друг друга и Шпеер до сих пор всегда встречался с Магдой с глазу на глаз, Шпеер подумал, что это совершенно ясно означает, что ей не дают возможности спастись в последнюю минуту.

Точно так же Магда была не в том состоянии, чтобы с веселым видом разгуливать по бункеру и прыгать через две ступеньки вверх по лестнице. Она болела приступами пароксизмальной тахикардии —неожиданными скачками сердцебиения, — которая является самым верным симптомом резкого возбуждения. Запись Шпеера гласит:

«Эсэсовский врач сказал мне, что фрау Геббельс лежит в постели и чувствует себя плохо из-за сердечного приступа. Я попросил принять меня. Я предпочел бы разговаривать с ней с глазу на глаз, но доктор Геббельс ожидал меня в прихожей и проводил в маленькую комнатку в бункере, где она лежала на простой постели. Она выглядела бледной к говорила слабым голосом о посторонних вещах, но можно было почувствовать, как она страдает от мысли о неминуемо приближающемся часе, когда ее дети будут преданы смерти. Только к концу нашего разговора она намекнула на то, что у нее в мыслях. «Как я счастлива, что Харальд (Харальд Квандт, ее сын от другого брака) все еще жив». Я был слишком скован и не знал, что сказать. Ее муж не дал и минуты, чтобы мы могли попрощаться».

С точки зрения медицины, можно почти с полной уверенностью сказать, что Магда оставалась бы в том же состоянии возбуждения, страдая от обмороков и сильного сердцебиения, возможно, обреченная лежать в постели до конца своих дней. Причины ее возбуждения оставались, но, как это будет видно из дальнейшего, следует еще определить, в какой мере это возбуждение относилось к ней самой и в какой степени — к ее детям.

То, что Магда Геббельс плохо себя чувствовала, страдая от обмороков и учащенного сердцебиения, подтверждается признанием секретарши Гитлера фрау Гертруды Юнге, что после 27 апреля ей пришлось присматривать в бункере за шестью детьми Геббельса, в том числе и кормить их, поскольку Магда была не в состоянии заниматься ими. Учитывая обстоятельства, это само по себе следует учитывать при вынесении обвинительного акта.

Точно так же слова Магды о том, что она рада, что Харальд жив, не соответствует ее предполагаемому убеждению, на которое часто ссылаются, что для ее детей «мир без Гитлера — слишком жестокое место». Тем не менее Ханна Рейч вынесла из бункера письмо Магды Геббельс тому самому Харальду Квандту, которое перещеголяло даже склонную к театральности Рейч своей риторикой и позерством. Магда писала: «Как мать, Бог простит меня, и даст мне силу осуществить самой то, что должно быть осуществлено, а не поручать это другим. Когда придет время, я дам моим дорогим детям снотворное, а потом яд — это будет тихая и безболезненная смерть».

По словам помощника Геббельса Вернера Науманна, который утверждал, что вызвался спасти детей, 2 мая, когда Гитлер был уже мертв, он и Геббельс отсутствовали с 5 до 6 часов вечера, чтобы Магда могла выполнить задуманное. «Я не мог отговорить эту упрямую женщину от ее решения. Ни ее муж, ни я при этом не присутствовали», — заявлял Науманн. Он сообщил, что Магда Геббельс сказала ему, что дала детям лекарство финодин в плитке шоколада, успокоив их, что это для того, чтобы их не тошнило во время полета в Берхтесгаден, куда они полетят вместе с «дядей фюрером».

Этот рассказ совпадает с тем, что Магда писала Квандту. Однако сержант Миш и другие свидетельствуют, что дети были напуганы и плакали, и их пришлось затащить в их спальни — ситуация весьма отличающаяся от некоторых описаний, в которых утверждалось, что в бункере «раздавались детские голоса и смех».

Существуют различные свидетельства и насчет присутствия зубного врача Гельмута Кунца, майора СС, поблизости от детских спален около 5 часов. У него был маленький зубоврачебный кабинет в подвале РІмперской канцелярии, но он не был частым посетителем бункера. Несколько людей, включая Науманна, заметили его там вместе с доктором Штумпфеггером. (Впоследствии, в 1960-х годах, Кунц оказался замешан в судебное разбирательство, где под присягой заявил, что не имел отношения к смерти детей Геббельса.)

В других свидетельствах отмечается, что несколько секретарей окружали Магду Геббельс перед смертью ее детей, поскольку она билась в истерике и была в таком состоянии, что не могла выполнить свою задачу. Мне представляется весьма маловероятным, что Магда Геббельс, если она вообще принимала учаегие, могла сама проделать такую операцию. Так или иначе, нет никаких доказательств насчет того, кто убил детей.

Почти все свидетели, дававшие впоследствии показания, указывали на шок, ужас и отвращение, которое испытывал обслуживающий персонал бункера перед убийством, когда они оказались очевидцами подготовки к нему. Сержант Миш, к примеру, рассказывал, что он видел, как фрау Геббельс расчесывала волосы плачущим детям в комнате напротив его телефонной будки перед тем, как их повели — или, как в случае с двенадцатилетней Хельгой, потащили — на смерть: «Я в смятении смотрел на все это. Я был в ужасе». Однако никто ничего не сделал.