Теперь мы знаем об этой болезни значительно больше, чем сам Паркинсон, и чем больше мы узнаем, тем больше отдаем себе отчет в сложности данного заболевания. Например, мы теперь знаем, что около трети тяжелых случаев в конечном счете проявляются в незаметно подкравшемся слабоумии и что около половины больных страдают от депрессии. Мы знаем также, что многие другие заболевания могут походить на болезнь Паркинсона, хотя в своей развитой форме болезнь Паркинсона нельзя спутать ни с какой другой болезнью: сутулость, затрудненность и замедленность движений, неподвижность лица, ритмическая дрожь конечностей, убывающая при сознательных активных движениях или полном расслаблении, — все это для нее весьма характерно. Хотя лицо остается неподвижным, часто можно наблюдать заметную дрожь век, когда глаза закрыты. В самом начале болезни Паркинсона голос зачастую становится монотонным и заметно слабеет. Бросается в глаза отсутствие едва заметных непроизвольных движений, характерных для нормального человека и придающих ему индивидуальные черты. Из-за отсутствия этих существенных телодвижений пациент становится похож на зомби. Это не паралич — хотя первоначальное название болезни включало это понятие, -— но слабость, напряженность и замедленность движений могут эффективно симулировать такое состояние, превращая пациента в беспомощное существо, требующее постоянного внимания.
Обычно эта болезнь поражает в середине жизни или в ее конце и поначалу одну сторону тела больше, чем другую. Больной часто приучается скрывать дрожь всевозможными уловками, например, пряча руки в карманы. Больные резко отличаются друг от друга степенью окостенения туловища и спины и силой дрожи.
Мы не можем обследовать Гитлера, как обследуют живых больных, но мы располагаем кадрами кинохроники и фотографиями. Мы имеем также свидетельства его врачей и тех, кто хорошо знали его и, хотя не имели медицинского образования, зафиксировали свое потрясение era физической деградацией.
Ближе к концу войны немецкой кинохронике разрешалось вести съемки Гитлера только под определенными углами и вообще весьма ограниченно. И он сам, и Геббельс прекрасно сознавали, что свидетельства все усиливающейся немощи Гитлера разрушают миф о нем. В последние месяцы пребывания Гитлера в берлинском бункере его умышленно почти не снимали для кинохроники. Тем не менее и в этих немногочисленных кадрах видны неподвижность позвоночника, сутулость, затрудненность при ходьбе, медлительность, проблемы с координацией движений, застывшая маска лица, неподвижный взгляд, руки в карманах — все это служило явным доказательством неврологического заболевания, даже при том, что перед съемками Гитлера физически и психологически тщательно готовили. Фактически с каждым днем своего пребывания в бункере он заметно становился все хуже, потому что, как известно, при этом заболевании пациенты, испытывающие эмоциональное потрясение или очень взволнованные, могут вдруг совершать сложные движения, гораздо более эффективные и быстрые, чем обычно, приводя тем самым в изумление своих сиделок или собеседников.
Свидетельства людей, не имевших отношения к медицине, настолько точны и подробны, что почти даже лучше, чем свидетельства врачей Гитлера. Историк Йоахим Фест цитирует показания пожилого штабного офицера, давно знавшего Гитлера, записавшего свои впечатления о последних неделях фюрера:
«Физически он являл собой ужасающее зрелище: он волочил себя болезненно и неуклюже, вытягивая туловище вперед и подтягивая вслед ноги, когда перебирался из жилых комнат в конференц-зал. Он утратил чувство равновесия: совершая этот короткий переход (25—30 м), он вынужден был присаживаться на одну из скамеек, которые были установлены там для этой цели, или повисал на своем собеседнике. Глаза у него были налиты кровью, и хотя все документы для него печатались на специальных «пишущих машинках фюрера», где шрифт был втрое крупнее обычного, он мог чигать их только с помощью увеличительного стекла, Из уголков рта у него то и дело выступала слюна».
Секретари Гитлера сообщили, что в 1944— 1945 гг. «каждый раз, когда Гитлер во время ежедневного доклада держал свои очки в левой руке, рука его тряслась так, что очки стучали по столу. Губы его были сухими и с прилипшими крошками, одежда испачкана едой».
Офицер гестапо Вернер Бест, видевший Гитлера в «Волчьем логове» в июле 1944 года, нашел, что тот «так сутулится, как будто кланяется». К 28 декабря 1944 года, отмечал генерал Йоханнес Бласковиц, «левое плечо Гитлера заметно опущено, а левая рука скрючена так, что не действует» Тем не менее в моменты острого стресса Гитлер мог пользоваться этой рукой, как свидетельствует фотография, зафиксировавшая, как Гитлер пожимает руку Муссолини левой рукой, — это было сразу же после взрыва бомбы в результате заговора в июле 1944 года, когда его правая рука временно не функционировала. Хотя она была не так уж сильно повреждена, но в смысле ее функций возникли сильные опасения: подпись Гитлера стала настолько неразборчива, что начиная с декабря 1944 года вызывали специального гражданского служащего, чтобы он подделывал подпись фюрера.
Министр вооружений Альберт Шпеер вспоминал, как однажды он оказался свидетелем того, как Гитлер пытался начертить что-то на карте, висевшей на стене. Его карандаш начал вычерчивать прямую линию, а потом соскользнул к нижнему правому углу карты. Описание Шпеера целиком соответствует симптомам болезни Паркинсона.
По мнению Шпеера, Гитлер был совершенно не способен подписывать что-либо — это чрезвычайно беспокоило Шпеера, так как он подозревал, что подпись Гитлера только прикрывает махинации Мартина Бормана, главы партийной канцелярии и личного секретаря Гитлера.
Генерал люфтваффе Альберт Цоллер отмечал, что «Гитлер вставал с большим трудом, ноги у него подгибались, руки дрожали», а адмирал Гейнц Ассман обратил внимание на то, что «рукопожатие Гитлера стало слабым и мягким — все его движения были движениями дряхлого старика».
Историк Фест приводит ряд свидетельств, что в начале 1945 года фюрер проявлял слабеющую память и неспособность сосредоточиться, причиной чего явно была апатия, как явствует из показаний нескольких его секретарей. Тем не менее свидетели один за другим подчеркивают, что они не считали Гитлера невменяемым, поскольку в противном случае, если бы они допускали в свое время такую мысль, им пришлось спросить себя, почему они позволяют себе подчиняться человеку, чье здравомыслие и психическое состояние стоят под вопросом.
Несколько свидетелей вспоминают, что Гитлер обычно прижимал левую ногу к ножке стола, чтобы она не дрожала, и придерживал дрожащую левую руку правой, прижимая ее к телу.
В свете последующих событий симптоматично, что еще в марте 1944 года свидетели описывают, как Гитлеру должны были помогать сесть за письменный стол, как трудно ему было сидеть на диване, стоявшем в его комнате, и как ему поднимали ноги, когда он хотел лечь. Левая нога Гитлера самопроизвольно дергалась, когда он лежал. Шпеер вспоминает, что скамейки вокруг бункера устанавливались на уровне его бедра, потому что камердинер Гитлера Гейнц Линге жаловался, что ему тяжело поднимать фюрера с низких скамеек.
Шпеер полагал, что в обязанности Линге входит следить за тем, чтобы на одежде Гитлера не было крошек от еды — хотя они почти всегда там были, — и с гневом вспоминал, что «из всех преданных слуг Линге был тем, кто должен был гордиться, что выполняет такие обязанности, а он на самом деле ленился. Гитлер выглядел совершенно неухоженным, и никому не было до этого дела».
Капитан Петер Хартман был молодым офицером, прослужившим в охране Гитлера достаточно долго, чтобы хорошо изучить привычки фюрера и его внешность. Процесс дряхления, который видел Хартман, мог быть результатом прогрессирующей болезни Паркинсона или просто старения:
«Все мы знали, что ему пятьдесят пять лет, и те из нас, кто знал его в более ранние годы, до войны, когда он был просто человеком-динамо, взрывавшимся от избытка энергии, замечали, что с 1942 года он каждый год старел по крайней мере на пять лет. Перед самым концом, в тот день, когда он отмечал свой последний день рождения (20 апреля 1945 года), он выглядел скорее на семьдесят, чем на пятьдесят пять. Он выглядел, я сказал бы, физически дряхлым. Этот человек жил на нервах, сомнительных лекарствах, расходуя свою волю».