2. Наличие моста на передних резцах — экстраординарный факт, чтобы о нем не знали Блашке, Эхтман и Хейзерман.

3. Сдвиг моста на верхней челюсти с асимметричным прикусом.

4. Утерянный коренной зуб, который вовсе не был утерян.

Однако само наличие моста на резцах верхней челюсти является аргументом против подлога, потому что какой подлог не включил бы такую явную примету?

Против подлога свидетельствует также исключительно точное совпадение с нарисованными Блашке схемами не моста на верхней челюсти или в задней части нижней челюсти, а пробела между зубами из-за потери зуба. Наличие болезни околозубной ткани, локализированной в районе моста на верхней челюсти, — тоже весьма убедительное доказательство.

В своем окончательном анализе профессор Согнес полагался на методы посмертного одонтологического сравнения с помощью оценочной системы, основанной на суммировании так называемых исключительных деталей (таких, как мосты и «районы особого интереса», обозначенные Блашке) и «обычных» деталей, таких, как индивидуальный зуб. Такие подсчеты используются клиницистами во многих областях медицины. Однако иногда научная ценность таких подсчетов преувеличивается, и клиницисты не могут за деревьями увидеть леса.

Мы должны прийти к выводу, что при сравнении схем Блашке с патологоанатомическими данными трупа, в отношении которого существуют подозрения, что это труп Бормана, нет существенных свидетельств того, что в 1945 году был совершен подлог.

Но в таком случае как объяснить сдвиг влево моста на верхней челюсти на 2 мм или даже больше, наличие необъяснимого моста на резцах нижней челюсти и нескольких пломб, которые нигде не были зафиксированы и которые никто не помнил? Неразумно полагаться на поразительную аккуратность воспоминаний Кэте Хейзерман и на тщательные схемы Гуго Блашке, когда они оказываются полезными, но отмахиваются от их впечатляющих воспоминаний как от чего-то несущественного, когда речь идет об открытиях, и не об одном, если они не совпадают.

Следующий вопрос, который надлежит поставить: есть ли доказательства подлога, совершенного в 1972 году?

Все исследователи в 1973 году были под влиянием возможности того — Борман жив. Вопрос о посмертном подлоге рассматривался только с этой точки зрения. Похоже, никому и в голову не приходило, что накал бешеных поисков нацистских военных преступников в Южной Америке в то время может значительно утихнуть, если будут найдены подлинные останки Бормана и поиски других нацистских военных преступников сойдут на нет. Между тем такое открытие приведет к тому, что все косвенные доказательства получат объяснение, даже если они найдены с помощью легковесных, не специфических методов.

Если череп Бормана и другие его останки были захоронены в районе Инвалиденштрассе вместе с останками доктора Штумпфеггера, которые не трудно было выкопать на военном кладбище, это могло бы помочь объяснить их неожиданную находку в месте, где ранее просеивалась земля.

Последующая находка моста на верхней челюсти могла указать на то, что мост этот был удален из челюсти Бормана после его смерги, как предполагает Согнес, поскольку такое удаление почти наверняка вызвало бы трещину в челюсти. Этот мост могли изъять для того, чтобы использовать при последующем подлоге до того, как было принято решение об использовании всего черепа. Череп Бормана могли справедливо рассматривать как содержащий достаточное количество доказательств и помимо моста до того, как запоздалое требование Согнеса предопределило необходимость находки и моста тоже.

Сделанное, словно в предвидении этого, зубным техником Фрицем Эхтманом подтверждение в отношении самого моста могло в будущем служить как свидетельством о существовании моста отдельно от черепа, так и о намерении использовать его для посмертного подлога.

Такое явно ненормальное появление забитого глиной черепа рядом с чистым черепом в одной и той же песчаной могиле может быть объяснено тем, что первоначально они были захоронены в разных местах до эксгумации останков Бормана, а потом перезахоронены в Берлине, Кладбище военных служащих, погибших на войне, расположено не на глинистой почве — там такая же светлая песчаная почва, как и везде в Берлине.

Искаженные, противоречивые, меняющиеся, явно придуманные свидетельства Баура, Аксмана и других, кто давал показания насчет смерти Бормана, и последующие свидетельства тех, кто претендовал на обнаружение его трупа, теперь все эти показания наконец-то нашли каждое свое место как преследующие одну цель — скрыть правду.

И наконец, могут получить свое объяснение данные патологоанатомических обследований, поскольку мост на резцах нижней челюсти (про который десять лет спустя Согнес признался, что он подозревал, судя по конструкции моста, что он сделан позднее и не доктором Блашке) мог появиться в результате замены потерянного зуба после более позднего несчастного случая, такого, например, как автомобильная авария. Точно так же мост на верхней челюсти мог за десять лет сдвинуться, а южноамериканские дантисты не смогли это исправить, и мост продолжал сдвигаться, результатом чего должна была быть кривая улыбка.

Единственная деталь, судя по которой можно предположить, что Борман умер в 1945 году, —это предполагаемое наличие во рту осколков стекла. Если эти осколки — результат того, что раздавили стеклянную ампулу, тогда это могла быть ампула с цианистым калием или чем-нибудь еще. Гораздо более важно то, что ампула могла быть раздавлена в любое время, и в данном случае наличие осколков стекла ровным счетом ничего не доказывает, тем более после того как последующий анализ, сделанный патологоанатомом доктором Видманом, показал, что, хотя ампулы во рту трупа были примерно того же размера, что и ампулы цианистого калия, они не имели блестящего синего кончика на верхушке ампулы, характерного для ампул с цианистым кадием, и, следовательно, нельзя утверждать, что они содержали цианид.

Стремление фон Ланга сгладить свою историю заставило его представить еще одного свидетеля — уполномоченного по гражданской обороне Остерхюбера, который утверждал, что видел, как Борман покончил жизнь самоубийством на мосту Лертер в 1945 году. Он даже заявил, что пытался предотвратить первую попытку Бормана покончить с собой, попробовав выбить ампулу у него из рук, но не сумел предотвратить вторую попытку. Его живого воображения не хватило только на то, чтобы объяснить, откуда он знал, что это был Борман и был ли Борман в тот момент в шерстяных кальсонах и жилете!

Фон Ланг обеспокоился тем, чтобы оставить для вечности малоизвестное заявление, сделанное Аксманом в апреле 1970 года насчет точного расположения трупа Бормана, который он якобы нашел в 1945 году на мосту Лертер.

Во всех своих прошлых заявлениях и при допросе в Нюрнберге в 1947 году Аксман рассказывал, как он стоял перед трупом. Теперь, в показаниях 1970 года, перед нами возник более человечный, любопытный и переживающий Аксман. В ретроспекции его ответы, к сожалению, прошли серьезную предварительную подготовку:

«Мы опустились на колени и без всяких сомнений опознали Мартина Бормана и доктора Штумпфеггера. Оба они лежали на спине, руки и ноги были разбросаны. Я обратился к Борману, дотронулся до него и потряс. Я заметил, что он не дышит. Оба они были в пальто, в которые были одеты и раньше. Они не подавали никаких признаков жизни, но я не увидел на них никаких ран или следов от пуль. Я был не в состоянии проверить, нет ли у них каких-либо внешних изменений около рта, предполагающих, что они приняли яд, во всяком случае, я не открывал им рты. Я не заметил никакого резкого запаха, такого, как от синильной кислоты или острого запаха миндаля. Мой осмотр, о котором я сейчас говорил, касался только Бормана. Я ничего не вытаскивал у них из карманов. Происходило это где-то между половиной второго и двумя часами ночи. Пожары, бушевавшие вокруг, освещали насыпь— это объясняет, почему я мог без всякогс сомнения узнать лицо Бормана. Насколько я помню, глаза Бормана были закрыты — во всяком случае, не раскрыты широко».