Гражданские войны унесли более 40 процентов населения. В 1931—1935 годах шла ужасная война между Парагваем и Боливией за контроль над неразвитым районом, частью огромной пустыни, известной под названием Эль-Гран-Чако.

До сих пор в сельской местности можно видеть перегруженные повозки, которые обычно тащат быки по разбитой колее, которая утопает в пыли в засушливые сезоны и становится непроходимой трясиной в период дождей. Сельские жители ведут свое происхождение главным образом от индейцев гуарани.

На фоне этой нищеты после Второй мировой войны началось некоторое обогащение страны за счет экспорта апельсинов, «Парагвайского чая» («Иерба матэ») и танина, но богатство это оседлало (и оседает) в руках граждан европейского происхождения. До Второй мировой войны там вряд ли можно было встретить европейцев, но потом Парагвай оказался местом расселения главным образом итальянских и немецких эмигрантов, обосновавшихся в защищенных анклавах, причем каждая нация в своем анклаве. К 90-м годам там обосновалось более 100 тысяч немцев.

Таков был фон государства, население которого в 1954 году не имело иного выбора, кроме как смириться с президентом Альфредо Стресснером в качестве еще одного из длинной череды диктаторов, и которое в конце концов вынуждено было бессильно смотреть, как он улетел в свое убежище в Бразилии после успешного военного переворота в феврале 1989 года.

Стресснср управлял своим народом методами устрашения, похожими на нацистские, копируя технику гим-млеровских СС. В результате каждый немецкий анклав превратился в почти неприступную крепость для поисков нацистских военных преступников.

Еще задолго до Стресснера Парагвай стал полностью изолированной страной. С воцарением первого диктатора в 1814 году и до 1852 года въезд иностранцам туда был запрещен, как и всякая торговля через границы. Парагвай медленно выходил из положения Тибета Южной Америки только к 1879 году, но тогда среди населения посеяли подозрительность. Во времена Стресснера в 70-х годах ничего не изменилось. Границы были крепко-накрепко закрыты, повсюду и всем командовала полиция, царил режим террора. Всякого, кто решался на какие-то антиправительственные высказывания, уничтожали, в то же время разрешая явным нацистам, которые вели себя вызывающе, появляться в нескольких приличных кафе в Асунсьоне, где они чувствовали себя уверенно, находясь под защитой президента.

После того как израильтяне в 1961 году похитили Эй-хмана из соседней Аргентины и судили его, Парагвай стал землей обетованной для нацистов, которые нервничали, опасаясь международного давления на южноамериканские республики с требованием их ареста и депортации.

Самое шумное давление исходило от Соединенных Штатов, где правительство старалось успокоить еврейских избирателей. Самым активным государством, требовавшим выдачи этих военных преступников, был Израиль, но звучали и голоса правительств Дании, Польши, Чехии и Франции. Правительство Западной Германии тоже высказывало такие же пожелания, хотя и более скромно.

Все это было головоломкой.

ЦРУ, несмотря на то, что оно всячески рекламировало тот факт, что послало команду следователей в Парагвай, и распускало слухи, что два его агента были найдены мертвыми в кинотеатре в Асунсьоне, на самом деле активно поддерживало режим Стресснера деньгами, а также тренировочными программами для стресснеровской тайной полиции. ЦРУ даже передавало Парагваю информацию о его соседних государствах. Масштаб этой помощи стал в 1994 году предметом политической озабоченности администрации Клинтона, которая старалась взять под контроль публикацию недавно открывшихся фактов.

Во время долгой диктатуры Стресснера сменявшие один другого послы Германии обедали позади роскошного отеля «Гуарани» в Асунсьоне в немецком ресторане, владелец которого, еврей, был одним из главных людей, поддерживавших президента. Вряд ли им не пришлось выслушивать скабрезные росскозни Эдуарда Рошмана, эсэсовского «Мясника Риги», когда он бахвалился своими подвигами перед друзьями-хорватами. Они не могли также не знать, что Йозеф Менгеле и, как говорили, Мартин Борман частенько посещали этот самый ресторан, особенно когда, как и в Аргентине, Менгеле получил парагвайское гражданство на свое собственное имя. Его ходатайство об этом было поддержано не кем иным, как пользовавшимся дурной славой Вернером Юнгом и «правой рукой» Стресснера Алехандро фон Экштейном, которого называли «белый русский».

Был еще один человек, регулярно посещавший это общество. Его прагматическая деятельность отражала тайную сделку, заключенную в эпоху «реальной политики» между Израилем, ЦРУ и режимом Стресснера. Этим человеком был посол Израиля в Парагвае Беньямин Барон. Назначенный послом в 1968 году, когда были нормализованы дипломатические отношения с режимом Стресснера, он имел особые инструкции не поднимать вопрос о нацистских военных преступниках в Парагвае. Эти инструкции сделали его самым популярным послом в этой стране и дали ему основания признаться своему другу, заместителю государственного секретаря Альберго Ногесу, что ему придется отказать Менгеле во въездной визе в Израиль, если по какой-либо причине тот попросит такую визу. В результате такого прагматизма при правлении Стресснера в 70-х и 80-х годах Парагвай оказался самым верным союзником Израиля в ООН, одной из семи стран, которые никогда не голосовали против Израиля.

Несмотря на то, что Барон не требовал высылки нацистов, к 1972 году охотники за нацистами получили такую поддержку в ООН, что Стресснер сделал «благородный жест», предложив, чтобы отобранные следователи начали поиски Бормана. Он мог, как мы увидим, выдвинуть такое предложение, ничем не рискуя. Однако в то время охотились главным образом за Менгеле, и давление неумолимо возрастало.

Началось все с того, что еврейки Эстер Абрамович и Соня Таубер, жившие в Асунсьоне, пожаловались, что присутствие Менгеле становится столь вызывающим, что они готовы создать международный инцидент. Обе они были бывшими заключенными концлагеря Аушвиф, и поэтому у них были все основания не забывать Менгеле.

К лету 1972 года бывший агент ЦРУ Ладислав Фараго, снабжавший информацией и израильтян, после своего примечательного безрезультатного визита в Асунсьон, заявил о том, что он обнаружил, где находился Менгеле в декабре 1973 года. Свою информацию он передал прокурору Франкфурта Йоахиму Рихтеру.

Поиски Йозефа Менгеле и обнаружение его местопребывания в начале 1972 года подстегнули кампанию дезинформации, которая задела и Фараго в Аргентине; весьма возможно, что именно по этой причине произошло «открытие» останков Бормана и Штумпфеггера.

Хотя Фараго дискредитировал себя неуместным энтузиазмом в поисках Бормана и его репутация была погублена раскопками в Берлине, интерес к Менгеле не иссяк: слишком много было убедительных доказательств. Ходили слухи, что Альфредо Стресснер пользовался услугами Менгеле в качестве своею личного врача. Неизвестно, по каким причинам Стресснер решил посетить Западную Германию летом 1973 года. Холодно встреченный в Бонне, он посетил Баварию и Мюнхен, где его отец был пивоваром, и был встречен там с восторгом. В ответ он пригласил Альфонса Гоппеля, премьер-министра Баварии, в Асунсьон.

Несмотря на все заверения, расточаемые Бонну, что Менгеле не проживает в Парагвае, западногерманское правительство устами своего министерства юстиции сделало заявление. Сообщение о нем было напечатано в «Нью-Йорк тайме» 25 октября 1973 года под заголовком «По слухам, аушвицский врач находится в Парагвае»:

«Вчера в Бонне представители министерства юстиции Западной Германии заявили, что доктор Йозеф Менгеле, нацистский врач, которого разыскивают последние 22 года по обвинению в массовых убийствах в концентрационном лагере Аушвиц во время Второй мировой войны, по слухам, обретается в далекой деревушке в Парагвае. Менгеле, известный как «Ангел смерти», живет, как утверждают, в деревне Педро Хуан Кабальеро в провинции Амамбей вблизи от границы с Бразилией».