Вокруг главы компании тоже клубились разные слухи. Поговаривали, что Кларенса/Джорджа попросили покинуть Харроу за игру в тотализатор. Кажется, он делал ставки на лошадей вместе с другими мальчиками и, опять-таки по слухам, сумел вовлечь в игру кое-кого из преподавателей. Однако после ему удалось поступить в лондонскую Школу экономики. Кларенс Логистейн/Джордж Логис был способным парнишкой.

– Могу ли я представить вам Сида Холли? – обратился к ним Чарлз, не заметив их тайной, доверительной беседы.

Джордж Логис подскочил. Если мне была известна его репутация, то и моя, несомненно, была ему знакома.

Я успел привыкнуть к подобной реакции. Иногда полицейская машина точно так же останавливается у светофора прямо за вашей. И у вас мгновенно возникает чувство вины, даже если вы ничего дурного не сделали. А вдруг они знают, что я превысил скорость пять минут назад? Законно ли я приобрел шины? Не выпил ли лишний бокал вина? И лишь когда полицейская машина разворачивается или проезжает мимо, сердце снова начинает биться в нормальном ритме, а ладони перестают потеть.

– Сид, хорошо, что ты смог прийти. Я рад. – Лорд Энстон улыбнулся. – Ты знаком с Джорджем Логисом? Джордж, Сид.

Мы обменялись рукопожатиями и поглядели друг другу в глаза. Его ладонь вовсе не была влажной, а в лице не улавливалось никакого страха.

– И ты уже встречался с моим сыном Питером, – произнес хозяин ложи.

Я видел его на скачках раз или два. Мы кивнули, дав понять, что успели познакомиться. В свои тридцать с небольшим Питер стал неплохим и компетентным жокеем-любителем и за короткий срок добился впечатляющих результатов, главным образом на скачках для наездников-дилетантов.

– Вы не поскачете в «Фоксхантерсе», чуть позднее? – спросил его я.

– Я хотел бы, – вздохнул он. – Но пока что не смог убедить владельца включить меня в забег,

– Ну, а как насчет лошадей вашего отца? – поинтересовался я, подмигнув лорду Энстону.

– Никаких шансов у меня нет, – с горькой усмешкой пояснил Питер. – Старый сукин сын не разрешает мне на них ездить.

– Если мальчик хочет сломать себе шею, участвуя в скачках, это его дело, но я не желаю ему помогать. Какой смысл поощрять его чудачества, – заявил Джонни, взъерошив светлые волосы сына. – Я себе этого никогда не прощу.

Питер резко отодвинулся, высвободил голову из-под руки отца и вышел в ложу, хлопнув дверью. В прошлом они явно неоднократно обсуждали эту тему.

– Чарлз, возьмите с собой молодого Джорджа и отыщите ему бокал с шипучкой, – попросил лорд Энстон. – Я хочу сказать Сиду пару слов наедине.

Было ясно, что молодой Джордж не желает уходить с Чарлзом и пить шипучку.

– Обещаю вам, я не стану подслушивать, – с улыбкой заявил он и остался на месте.

– Это уж точно, не станешь. – Энстон на глазах терял самообладание, а вместе с ним свой аристократический акцент. – Но, будь добр, пойди с Чарлзом, я тебя очень прошу, мальчик мой. О'кей? Чистый Джорди.

В прошлом я несколько лет подряд проверял и Энстона. Речь шла о владении конным синдикатом, к которому он хотел присоединиться. Джонни Энстон был строителем. Он окончил школу в Ньюкасле в шестнадцать лет и стал подмастерьем каменщика в «Дж. У. Бест-лимитед», маленькой местной строительной компании, которой владел отец его школьного друга. За два года он прочно вошел в бизнес и вскоре выкупил компанию у отца своего приятеля. Дело начало быстро расширяться, и под лозунгом «Дж. У. строит лучшие дома из всех, что вы когда-либо покупали» эти лучшие дома продвинулись на север, юг и запад, покрыв страну изящными небольшими зданиями с тремя или четырьмя спальнями – от Глазго до Плимута и за их пределами. Джонни Энстон стал сэром Джоном, затем лордом Энстоном, но по-прежнему не выпускал свой бизнес из рук. Он сделался знаменитым после внезапного приезда на стройплощадку, находившуюся примерно в двухстах милях от его дома.

Тогда, ранним хмурым утром, он уволил всех строителей, опоздавших хоть на минуту после семи часов. А после снял пиджак хорошего костюма, закатал рукава накрахмаленной белой рубашки и целый день проработал на месте уволенного им каменщика.

– Видишь ли, Сид, – его манера культурно говорить полностью восстановилась, – мне нужно, чтобы ты отыскал для меня кое-что.

– Попробую, – неопределенно отозвался я.

– Я заплачу тебе, сколько понадобится. Хочу, чтобы ты выяснил, почему мои лошади не побеждают, когда у них есть все шансы для победы.

Меня часто просили разобраться, отчего так происходит. Я невольно вздохнул. Многие владельцы думают, что их лошади должны постоянно побеждать. Они сердятся и недоумевают, когда этого не происходит. Иными словами, это очередной вариант проблемы любого хозяина: «Я заплатил уйму денег за чертову штуку, почему же она не оправдывает расходы?»

– Полагаю, – продолжил он, – что мой жокей и тренер их придерживают.

Так они все склонны считать.

– Передайте их другому тренеру. – Я решил отказаться от посреднических услуг.

– Не так-то это просто, молодой человек. Говорю тебе, они не только не побеждают, когда надо, они скачут не по моим заказам. Я чувствую, что меня используют, и мне это совсем не нравится. – Внезапно я смог увидеть настоящего Джонни Энстона без маски: властного, решительного и даже опасного.

– Я участвую в скачках, потому что люблю побеждать. – Он подчеркнул последнее слово. – Важны не деньги, а победа.

«Интересно, – подумал я, – почему богачи всегда утверждают, будто деньги не так уж и важны?» Для азартного игрока ставка на лошадь, бегущую на длинной дистанции, была гораздо лучше ставки на победителя в сверхкоротком забеге.

Питер вернулся с очередным бокалом шампанского для отца как знаком примирения. Их прежняя перебранка, очевидно, была забыта.

– Спасибо, Питер, – поблагодарил его лорд Энстон и отпил глоток золотистой жидкости.

– Кто тренирует ваших лошадей? – спросил я. – И кто их объезжает?

– Билл Бартон и Хью Уокер.

Я остался в ложе лорда Энстона и следил оттуда за розыгрышем Золотого Кубка. Балкон был облеплен зрителями, столпившимися около переднего ограждения; каждый старался получше рассмотреть идеальные условия для стипль-чеза – три с четвертью мили и 22 барьера, а все жокеи в одном весе. Обладатель челтенхемского Золотого Кубка был истинным чемпионом.

Я восемь раз участвовал в этих скачках, и мне было слишком хорошо известно нервное ожидание, овладевавшее жокеями, когда они маршировали перед людными трибунами. И неудивительно – ведь каждый год проходили всего две или три большие скачки с барьерными прыжками, а имена победивших в них лошадей и жокеев попадали в исторические книги. Победа в этих скачках более одного раза была пределом мечтаний для лошади. А три победы превращали животное в легендарное существо.

Несмотря на свое прозаическое имя, Овен Клинер вполне мог стать очередной живой легендой.

Это был крупный серый жеребец, и я пронаблюдал, как он стартовал галопом вместе с другими лошадьми. Сумею ли я когда-нибудь избавиться от зависти к наездникам? Я до сих пор мечтаю делать то же, что и они. Нет, я вовсе не был рожден для седла и не садился на лошадь до шестнадцати лет, когда моя овдовевшая мать, незадолго до своей смерти от рака почек, устроила меня учеником к тренеру в Ньюмаркете. Просто потому, что я был очень мал для своего возраста и вскоре мне предстояло осиротеть.

Но меня «подтолкнули» к верховой езде, как селезня, брошенного в воду. И я обнаружил, что связь между лошадью и наездником воодушевляет. Вскоре мне стало ясно: я могу угадывать чувства и желания моей лошади. А когда понял, что и объезженные жеребцы способны угадывать мои, уже не сомневался – это была выигрышная комбинация.

Так продолжалось немало лет до того дня. когда все разрушилось и наш союз распался. Жокей ощущает лошадь не задом в седле, а ногами в стременах и руками, сжимающими поводья, которые, словно провода, идут к лошадиному рту, передавая команды и новые данные в обоих направлениях. С одной рукой это было бы похоже на батарейку без второго конца. Бессмысленно – ни кругообращения, ни передачи, ни информации, ни движения. По крайней мере, о быстром беге не могло быть и речи, а для скаковых лошадей и жокеев – это их работа.