Ну?.. Передохнул? С лязгом отодвинув щеколду, я вышел.

И увидел свой чернильный отпечаток на экране компьютера.

– Премию мы хотим назвать “Чернильный ангел”, – пояснял Кузя

Втаховой, снимая фотографию со считывающего устройства. – И хотели бы это изображение сделать символом.

Он обернулся в мою сторону, но ненадолго – я, видимо, его уже не интересовал: отдал свою чернильную душу для символа – и хорош!

– Присуждается за творческий вклад в дружбу народов… в наши дни.- Кузя скромно потупился.

Думаю, что Джалил Шакроевич и Багаутдин Анварович одобрили бы его действия – и с радостью приедут на чествование. “Надежный оплот”! Фирма “Пауэлл” должна поддерживать нашу дружбу, а то разругаемся – мало не покажется!

Видимо, Кузя прочел что-то нехорошее в моей ухмылке, потому что решил окончательно возвысить себя – и унизить меня:

– Неужелиты мог подумать, что это я для себя крою? – скорбно произнес он.

– А… для… кого же? – уличенный в самых низменных мыслях, пролепетал я.

Я огляделся вокруг… Неужели для Вани?

…Да-а… тот, конечно, пошуровал! Однажды по пути с Дальнего

Востока в пьяном виде выпал из поезда, сломал руку – и тут же женился… Потом Амгыльда долго жила у него на даче, но Ване как-то все было недосуг- новые удовольствия и новые неприятности искали его! Да, действительно! Представители многих народов – их число у нас более ста – на моей памяти разыскивали Ваню, но в основном с угрозами: что-то там он у них спер, какие-нибудь оленьи торбаза, вышитые бисером, – но богатства, надо сказать, не копил – “уведенное” от одного друга дарил следующему. Василий

Пуп, главный оплот нашей дружбы народов, брал Ваню несколько раз на разные курултаи, но закаялся – уж больно бурно Ваня дружил!

Ему? – я вопросительно поглядел на Ваню, потом на Кузю, и тот многозначительно “кивнул ресницами”… Ну что ж! Годится!

Слава богу, что мою душу не запятнала незаслуженная слава!

– Мы должны с вам поговоритьотдельно, не уходите. – Жесткий голос Втаховой настиг меня буквально в дверях.

…“За хорошей дружбою прячется любовь!” – эту песню мы слегка насмешливо пели с Фатьмой, сидя на диване на семнадцатом этаже минской гостиницы “Дружба”, где и познакомились тогда на всесоюзном слете молодых дарований тогда еще могучего Советского

Союза.

“Торчат лопатки татарчат” – сейчас я вспомнил лишь одну строчку молодой поэтессы. А может, она ничего больше и не написала?

Просто ей зачем-то было надо оказаться на этом слете, и она придумала эту строчку- а дальше уж комсомольские органы республики, где у нее все были родичи, сделали остальное.

Потом мы встречались на подобных слетах два года, она считалась поэтессой, я – прозаиком, но о литературе, насколько мне помнится, никогда не говорили, зато чего только не придумывали другого!

– Торчат лопатки татарчат? – спрашивал я ее при встрече.

– Торчат, куда они денутся! – лихо отвечала она.

Все эти слеты стали для нас лишь способом встреч и проходили столь бурно, что не только она прекратила сочинять стихи – не до этого! – но даже я под ее влиянием почти бросил писать прозу: не до того!

Помню, как однажды на семинаре в Дубултах, продолжавшемся две недели, я так ни разу почти и не заглянул в свой номер – зашел только лишь за машинкой, уже уезжая. Вдруг схваченный грустью, я постоял над письменным столом, за которым, по идее, я должен был трудиться не уставая… вместо этого он, девственный, покрылся слоем пыли! Куда меня тащит – и еще утащит – жизнь в образе этой раскосой бестии?

Я постоял над столом (внизу уже сигналил автобус), по пыли написал пальцем: “Мудак!” – и направился к лифту.

Потом она, когда пришли веселые времена, организовала какую-то артель с помощью своих братьев комсомольцев, а ныне бизнесменов

– по пошиву детских носочков, почему-то на Кипре.

– Сшить ребеночку носочки, причем именно на Кипре, – разве не заманчиво? – усмехалась она.

Ее веселая лихость, раньше уходившая на мелочи – например, очаровать дежурную по этажу, чтобы та меня всегда пускала, – нашла теперь достойное применение. “Лопатки татарчат” торчали теперь по всему миру- она звонила мне то из Хельсинки, то из

Парижа.

Помню ее отчаянный автопробег по гололеду из родной Казани в

Москву. В тот раз мы были с ней уже в самом роскошном московском

“Гранд-суперконтинентале”, ели из золота.

– А хочешь книгу свою выпустить, в золотом переплете?

– Так ты, выходит… золотое дно? – вдруг, задумавшись о чем-то постороннем, пробормотал я.

– Золотая лихорадка! – Она прыгнула мне на колени.

Да-а… Было дело под Казанью. Но в тот момент я вспомнил, что моему московскому брату, у которого я официально остановился, должны позвонить из ленинградской редакции: судьба рассказа решалась!

– И ты можешь уйтиотсюда? – Она окинула взглядом окружающую роскошь.

– Запросто, – кротко ответил я.

– Да… жесткости я у тебя научилась! – сказала она тогда.

– А я – у тебя!

Может, тогда я и обмишулился? Как раз тогда она прочла мне гороскоп – именно мой звездный знак вместе с ее звездным знаком ждут большие дела!.. Похерил! Поперек звездного неба пошел! Вот и результат. А чё? Нормально.

Уж и не помню, чем я тогда увлекся. Только точно помню, что

“чем”, а не “кем”! На второй день уехал из Москвы на эти… ну, как их! Забыл!.. Похороны – вот! Потом вернулся к ней, но уже не тот. Похоронами заслонился – всегда умел использовать чужие несчастья для своих дел! Вернулся, но уже квелый. Федот, да не тот! Федот, да не тот, пальто, да не то, метод, да не этот.

– Любишь, значит, страдать? – холодно спросила она меня, когда я вернулся.

– Не то чтобы люблю, – бормотал я. – Но без страданий тоже нельзя. И задача писателя – научить людей пить страдания не из лужи, а из какого-то сосуда.

– Ну-ну… А я так тебе скажу: пока ты меня мишулил да егорил, твои лучшие силы ушли.

– …Возможно.

Разговор тот – судьба точно выбирает – происходил уже в каком-то мерзком отельчике, окнами на хоздвор. Что заслужил! И потом я, бездушно-пунктуальный, сварливо-блистательный, сиял на следующем семинаре- уже без нее.

И вот теперь она в моей квартире… И что интересно – за ее деньги. И арендную плату с западной пунктуальностью отдает вовремя. Да, Запад есть Запад, Восток есть Восток, но в ней они сошлись!

– Выпьешь? – Она открыла шкафик.

– Да! – ответил я жадно. Мой принцип последних лет: на халяву – всегда! Отказываться – грех. Тем более халява, как правило, не из своего кармана, и уж у нее, хитро-веселой, точно какой-нибудь представительский счет.

Бутыль стала булькать. Фатьма прислушалась к гулким голосам моих друзей, удаляющихся по двору.

– Паук увидел червяка – и подружились на века! – Она усмехнулась.- Твой стих.

Возможно… Я жадно глядел на бутыль. Последние три года единственный мой заработок – телепередача “Разуй глаза”.

Закрывается.

– Ну… за встречу! – сказала она.

– Это логично, – подтвердил я.

Ее передернуло, как раньше: все такой же идиот!

Пустые стопки стукнули по столу.

– Да-а… все-таки я поселилась в твоей квартире! – усмехнулась она, оглядывая кухню (сама меня сюда привела!). – Правда, не совсем в том качестве, о котором когда-то мечтала!

Ни о чем она таком не мечтала – все врет! По делу приехала, на огромный оклад, представительницей гигантской фирмы, якобы для благотворительности… Ну а на самом деле, конечно, чтобы меня соблазнить!

Но сейчас она больше меня устраивает в строгом облике верной жены американского предпринимателя Блакоса, грека по национальности, вице-президента фирмы “Пауэлл”… И это немало!

Это раньше, на семинарах тех, мы осматривали зал во время завтраков: “Ну что? Кого сегодня будем когтить?” И когтили же!

Но это – в прошлом! Сейчас она меня устраивает… да это я уже говорил! Так в чем, собственно, дело? Я холодно-вопросительно уставился на нее.