– Разве они не были издавна?

– Ты дитя своего века, и тебе трудно представить мир, в котором нет денег. Люди создали эту игрушку совсем недавно, а до этого обходились чисто номинальной оценкой, используя для этого куски золота и драгоценности. Никто не поклонялся монетам, не мечтал о том, чтобы их стало много. И мир был намного чище. Конечно, лихих людей хватало всегда, однако сам посуди – кто будет везти за тысячи километров, тайком, дурман-траву, если взамен ему предложат зерно или полотно на рубашки? Или предавать своего бога за горсть серебра? Деньги безлики, и на них можно купить все: и чужой труд, и ножи разбойников, и всласть поглумится над себе подобными… У нас не так – вместо денег мы используем долговые обязательства и всегда можем отследить, как и на что они были потрачены.

Пожилой гном мог говорить еще долго, но Элан нетерпеливо спросил:

– Вы говорили о голоде?

– Голод… С тех пор, как люди начали торговать с народом Молотов, все пошло наперекосяк. Горные дороги обложены ватагами разбойников, и мы вынуждены соглашаться на те цены, которые устанавливают местные купцы. Тем не менее, несмотря на то, что мы платим золотом, они все равно дают нам минимум – только чтобы мы не умерли с голоду.

– Почему же вы сами не отправите обоз?

– Чтобы постоянно водить обозы, нас не так много, а один-два обоза ничего не изменят – купцы рассчитывают количество продовольствия, которое мы закупаем, и сокращают соответственно свои поставки. Вдобавок поднимают цены, чтобы компенсировать «упущенную прибыль»…

– И вы это терпите?

– Мы – не воины. Народ Молотов силен и отважен и способен дать отпор, если к нам вторгнется враг, но мы не можем жить, не выпуская оружия из рук. Уничтожь мы купцов – на нас ополчится все государство людей, и нам придется забыть о мирной жизни, превратившись в банду, с боем добывающую себе кусок хлеба. Возможно, мы и пойдем на подобное – ради спасения своих детей, однако если мы изменимся, они вырастут не честными кузнецами и ремесленниками, а разбойниками и душегубами. Люди начнут за нами охотиться, как за дикими зверьми – и народ гномов исчезнет, даже если кровь наша и останется в этом мире. Шахты окажутся заброшены, а наши потомки будут кем угодно, только не порядочными глендами.

– Но разве можно добиться справедливости, просто рассуждая у костра с прохожим о добре и зле? Может, стоит что-нибудь сделать?

– Вы невежливы, юноша. Старики любят пространные разговоры, а молодежь все время торопится жить…

– Старики или старейшины?

Элан заработал пристальный взгляд из-под нахмуренных бровей. Пожилой гном помолчал, теребя бороду, и наконец заговорил:

– Иногда в добропорядочной семье народа Молотов, гордящегося поколениями своих предков-глендов, или, как у вас называют, мастеров, рождается необычный ребенок. Он с детства не интересуется обычными играми гномов, он томим непонятной тоской, заставляющей его часами смотреть на солнце, или брать в руки кисть, или вмешиваться в разговоры старших, мешая почтенной беседе. Народ Молотов ценит таких детей, но селит отдельно. Их воспитывают старейшины – те, кто взял на себя бремя вести свой народ по дорогам судеб. Иногда таких детей убивают – и никто не знает, почему, по каким признакам отбирают тех, кому жить на этом свете, а кому – умереть. Незримый меч внезапной смерти висит над каждым из воспитуемых до его совершеннолетия, пока общие врата не распахнутся перед ним и он не останется в толпе гномов – один на один со своим предназначением. Смешно, в толпе – и один на один.

Собеседник Элана нахмурился, полез в карманы, нашел старую, прокопченную трубку, раскурил ее от тлеющего огня и, выпустив большой клуб дыма, продолжил:

– Старейшиной становится лишь один из ста таких детей. Из остальных может получиться скульптор, или художник… или маг. Я был уверен, что готовлюсь в старейшины – меня учили быть частью народа Молотов, принимая интересы любого как свои. Так у нас учат правителей, потому что властитель, равнодушный к своим подданным, на самом деле убийца своего народа, пусть неявный и неосознанный – но убийца. Я был счастлив и горд выпавшим мне жребием и честно переживал за жизнь своих соотечественников. Пока однажды не увидел сон. Обвал в отдаленном штреке – десятки глендов гибли под неимоверной тяжестью камня, медленно выдавливающего воздух из легких… Я умирал с каждым из них. Раз за разом я задыхался от удушья, и трое взрослых из последних сил держали бьющегося в агонии ребенка. Тех горняков уже никто не мог спасти… С той поры я вижу сны и всегда успеваю предупредить о беде до того, как она случилась. Почти всегда. Я видел, что грядут голодные времена, но не знал, как предотвратить голод! Мои сны были бессвязными, и старейшины, выслушивая меня, хмурились и разводили руками. Потом пришли люди – и поток продовольствия иссяк, превратившись в пересыхающий ручеек. Не потому, что еды не хватает – гораздо выгодней сеять поменьше и держать нас на голодном пайке, чем засевать больше полей!

Руки пожилого гнома непроизвольно сжались, и сухая палка, которую он машинально вертел, затрещала, встопорщившись измочаленными лохмотьями. Он недоуменно посмотрел на окровавленную ладонь и, вытянув откуда-то чистую тряпицу, приложил к лопнувшей от напряжения коже, продолжая говорить уже спокойней.

– Тогда я попытался увидеть возможность спасения. Часами, обливаясь потом, я валялся на жестком ложе, входя в транс, но лишь темнота обступала меня. А дети – наши дети! – продолжали голодать. И вот когда я совсем отчаялся, я увидел лес предгорий и волка, выбегающего из-за деревьев. Узнав местность, я напросился в дозор у старой штольни – только не видел до сих пор ничего интересного… Ничего, кроме тебя.

Элан поперхнулся недоеденным куском, торопливо глотнул из подставленной кружки и закашлялся еще больше от хлынувшего в глотку вина.

Меч недовольно заерзал вдоль позвоночника, сделал что-то, отчего спазмы как рукой сняло, и попросил:

– Спроси его, что стало с грибницами.

Элан, с трудом переводя дыхание, повторил вопрос. Бородачи разом напряглись, недоверчиво уставившись на странного пришельца. Тот, что помоложе, молниеносно выхватил нож и прижал к боку оторопевшего Хранителя:

– Откуда ты знаешь про грибницы?

– Аккуратнее! – Элан, не обращая внимания на щекотавшее ребра лезвие, смотрел на старшего гнома спокойно и уверенно. Во всяком случае, старался таким выглядеть, потому что понятия не имел, к какой из сокровенных тайн подземного народа ненароком прикоснулся. – Если я спрашиваю, значит, могу помочь. Или вы уже разуверились в своих снах, уважаемый?

Видящий народа гномов все так же недоверчиво смотрел из-под нависших бровей.

– Я видел не тебя… Я видел волка!

– Не стоит доверять внешности, почтенный гленд. Я мог бы прийти и волком – бежать между деревьями в лесной шкуре предпочтительней, однако некоторые встречи учат спешить не торопясь. Можно, конечно, и обернуться, но я предпочту показать вам это.

Элан аккуратно достал верительные грамоты эльфов, завернутые в зеленые листья вечных деревьев. Бородачи остолбенели, пожирая глазами сверток в руке Хранителя. Потом осторожно вынули его из рук Элана – заинтригованный, он не возражал, – медленно положили на землю, отложив в сторону само послание – и принялись с благоговением рассматривать сами листья.

– Меллорн! Он еще жив!

Время текло, а гномы все так же стояли перед несколькими листьями – несмотря на долгую дорогу, они выглядели сочными и свежими, будто только сейчас сорванные с дерева. Наконец один из гномов поднял голову, и Элан с удивлением увидел дорожки слез на суровом лице.

– Наши грибницы погибли. В одночасье, исчезнув сразу все – и полностью. Восстановить их без листьев священного дерева эльфов было невозможно. А в то, что они остались в лесах, никто уже не верил… Слишком давно аллорны не подавали о себе весточки. Ты вернул нашему народу друга – и надежду. Это достойный подарок.

Элан подумал – и упал на землю, корчась от смеха: