- Неважно. Теперь, когда у нас ребенок, надо как-то определиться. Или долю на ферме, или жалованье, хорошее жалованье.

Она так хорошо знала его взгляд, полный честного и серьезного интереса.

- Зачем? Еда у нас есть. Твоя одежда изнашивается, но отец дает тебе денег на новую. И для ребенка. Почему же...

- А почему твоя одежда не изнашивается и не пачкается? - некстати перебила она его.

Он покачал головой:

- Не знаю. Я тебе говорил, что в этом не разбираюсь. Пока я сюда не попал, я и не слышал о тканях, которые не были бы вечными и самоочищающимися.

- Все равно, неважно. Мы должны стать независимыми.

- Зачем? - он пожал плечами.

Часть дохода от обильного урожая Малькольм Мэксилл потратил на покупку еще одной фермы. Теперь он бесспорно был богатейшим человеком в графстве Эвартс. На двух фермах работали три работника, дом перестроили, а в новеньком гараже стоял грузовичок, два маленьких автомобиля и один большой, да еще сверкающие сельскохозяйственные машины. Хенритонский банкир почтительно слушал Мэксилла. Муж Мюриэл во всем советовался с тестем. Нэн видела, как его раздражает необходимость возиться с фермой, зависимость от Эша. Когда отец ненадолго уехал в Лос-Анджелес, она поняла, что он пытается положить конец этой зависимости, найти возможность заняться там каким-нибудь выгодным дельцем, не используя таланты Эша, только чтоб его выручала собственная изворотливость, собственные деньги и энергия. Подлецом Мэксилл не был: она знала, что если он продаст землю, с Эшем он все уладит и у них будет собственное жилье.

Вмешалась воля чистого случая: неожиданно Малькольма Мэксилла убили. Завещания не осталось. Владения полюбовно поделили. Глэдис и Мюриэл отказались от своей доли с условием, что Нэн берет на себя заботы о трех младших девчонках. Эш с радостью предоставил ей устройство дел и взирал на все с таким отчужденным интересом, с каким английский епископ разглядывал бы шаманскую маску. Он никак не мог понять значения богатства и власти.

Он подлежал приписке в армию, но, так как был отцом семейства и единственным кормильцем, вряд ли его призвали бы. И в таком случае он бы не прошел медицинскую комиссию благодаря своим восьми пальцам. Война все поднимала и поднимала цены на продукты. Глэдис уехала в Вашингтон и поступила в какое-то учреждение, Джози вышла замуж за моряка, который приехал на побывку. Урожаи все увеличивались. Нэн с радостью замечала, что другие фермеры ходят к Эшу за советом. Так как он не мог передать свои знания даже ей, хотя она и объяснялась немного на его языке, с другими нечего было пытаться. В помощи он никогда не отказывал, но обычно ходил только к тем соседям, у которых случался неурожай, земля была плохая или болели животные. Пока руки его были заняты работой, он болтал всякую чепуху из сельскохозяйственных бюллетеней. Потом животные выздоравливали, пшеница процветала, негодная земля приносила урожай - так естественно, что соседям оставалось удивляться мудрости банальных советов.

Сначала Нэн опасалась, что руки маленького Эша сделают его уродом, но эта боязнь в конце концов рассеялась. Он мог хватать, сжимать, держать, манипулировать, бросать лучше, чем другие дети его возраста. (Несколько лет спустя в крикете и бейсболе он стал лучшим подающим на все времена в графстве Эвартс, а крученая подача у него была такая, что никто не мог ее отбить.) Не слишком рано, но он заговорил. Язык отца он освоил так хорошо, что в конце концов оставил Нэн позади. С благодушием матери и жены она слушала, как они щебечут свои мелодии настолько искусно, что она ничего не могла понять.

Джесси окончила торговую школу и устроилась секретаршей в лавке зятя. Дженет уехала на Восток изучать археологию. После войны стабилизировались цены. Мэксиллы все больше богатели. На старой ферме Эш перестал выращивать пшеницу. Часть земли он занял под новый плодовый сад, на остальной посеял какую-то гибридную траву, которую сам вывел. Трава эта давала зерно, побогаче белками, чем пшеница.

Маленький Эш был радостью, но прошло уже семь лет, а он оставался единственным ребенком.

- Почему? - спрашивала Нэн.

- Разве тебе нужны еще дети?

- Конечно. Неужели тебе не нужны?

- Мне все еще трудно понять одержимость землян обеспечивать себя впрок. Всем - положением, потомками, предками. Разве можно так рьяно различать детей только по биологическому родству?

Впервые Нэн почувствовала, что он чужак.

- Я хочу своих детей.

Но больше у нее не было детей. Это было грустно, но не горько. Она помнила, как хотела выйти за Эша, даже если вовсе не будет детей. И поступила правильно: без Эша ферма совсем бы захирела. Отец только ныл и жаловался, они так и остались бы неудачниками, она бы вышла за первого же парня, который попросил бы ее об этом, - когда ей надоело бы кататься в машинах, - и муж ее был бы такой же никудышный, как отец с его бесплодными акрами. Даже если бы она знала, что малыша Эша не будет, она снова выбрала бы тот же путь. Но ее беспокоило, что Эш даже сына не может выучить искусству вести ферму. Это разбивало мечту: тайна Эша делала его уязвимым. А у Эша-младшего нет никакой тайны, которую могут обнаружить, он мог бы совершать чудеса для человечества без всякого страха.

- Почему он не может ничему научиться? Он же понимает тебя лучше, чем я.

- Он может понять слишком много. Может обогнать меня. Не забывай, что я неполноценный - мои способности моему народу больше не нужны. Он может оказаться им ближе, чем я.

- Но тогда... он сможет делать всякие удивительные вещи, какие делают они!

- Не думаю. Есть некая выравнивающая сила - не механическая, но компенсирующая потери в достижениях. Я не могу научить его даже телекинезу, которым владею. Зато он лучше меня умеет лечить.

Итак, новая мечта вытеснила старую. Младший Эш - врач, лечит болезни, от которых страдает человечество... Но мальчик довольствовался тем, что сводил бородавки с рук товарищей по играм и сращивал сломанные кости, пробегая пальцами по поверхности тела. Его не интересовало такое будущее. Главным его интересом были машины. В шесть лет он починил старенький велосипед, на котором катались все девчонки Мэксиллы по очереди, пока он окончательно не вышел из строя. То есть до тех пор, пока Эш-младший не принялся за дело. В восемь он возвращал к жизни ветхие будильники, в десять налаживал трактор лучше, чем это делали в хенритонском гараже. Наверно, Нэн должна была гордиться сыном, который мог бы стать великим инженером или изобретателем. К несчастью, ей куда меньше нравился мир атомного и водородного оружия, чем тот, который она знала девчонкой, несмотря на депрессию.

Неужели она старела? Ей было чуть за сорок, тонкие морщины на лице, слегка проступившие вены на руках были заметны куда меньше, чем те же признаки у женщин на пять-шесть лет моложе. Все же когда она смотрела на гладкие щеки Эша, не изменившиеся с того дня, когда Джози привела его с южного пастбища, она испытывала сильный страх.

- Сколько тебе лет? - спрашивала она. - На самом деле - сколько?

- Столько же, сколько и тебе.

- Нет, - настаивала она. - Это красивая фраза. Я хочу знать.

- Как выразить мой возраст в земных годах? Революциями, вращением планет вокруг Солнца? Это было бы бессмысленно, даже если бы я знал высшую математику и умел бы переводить одно математическое измерение в другое. Смотри на это так: пшеница старится в шесть месяцев, а дуб молод и в пятьдесят лет.

- Ты что, бессмертен?

- Не более тебя. Я умру вместе с тобой.

- Но ты не стареешь.

- Я и не болею. Мое тело не подвержено слабости и разрушению, как у моих далеких предков. Но ведь я родился - стало быть, и должен умереть.

- Ты будешь молодым, а я стану старухой, Эш...

Да, подумала она, хорошо тебе говорить. Тебя не волнует, что болтают люди, тебя не трогают насмешки и чужая злоба. Не любила бы я тебя так, назвала бы бесчеловечным. Каждое сверхчеловеческое существо несет в себе нечто бесчеловечное. Да, да, все мы эгоистичные, жадные, жестокие, ограниченные, омерзительные. Надо ли презирать нас за то, что мы не видим выше своей головы и неспособны наблюдать за собой с осуждением и отчуждением миллиона грядущих поколений? Наверно, надо. Но тут должен быть самоприговор, а не предостережение, даже не пример высшего существа.