Она не жалела, что вышла за Эша, она ничего не хотела бы изменить. Но в ней был жалобный протест: она-то старается, а он - нет. Ни приобретенная мудрость, ни раздумья не могли примирить ее с этой мыслью, она не могла не содрогаться, когда представляла себе взгляды, вопросы, насмешки над женщиной пятидесяти, шестидесяти, семидесяти лет - женой мальчика двадцати с небольшим. А если Эш-младший унаследует от отца невосприимчивость ко всему, которая, кажется, у него уже есть? Мысленно она видела, при всей нелепости такой картины, как она, состарившись, глядит то на одного, то на другого и не сразу может отличить мужа от сына. Поглощенная горем и печалью, она отдалилась от знакомых, почти ни с кем не говорила, целыми часами бродила далеко от дома, погрузившись в неприятные мысли и ощущения. Так, среди жаркой солнечной тишины августовского дня она услышала ту музыку.

Она сразу поняла. Музыка несомненно напоминала мычание Эша, но еще больше она походила на ту полифонию, которую он слушал по радио. Бешено заколотилось сердце, потому что на мгновение Нэн показалось - младший Эш... но это было искусней, чем неумелый эксперимент. Музыка могла идти от кого-то - или от чего-то - так далеко отстоявшего от Эша, как он сам далеко был от Нэн.

Затаив дыхание, она слушала, потрясенная, испуганная. Не было видно ничего, кроме отдаленных гор, безоблачного неба, полей, прямой дороги, групп стройных деревьев, зарослей диких ягод, непокорных сорняков. В небе не парил ни один предмет, не спешил к ней из-за ближайшего бугра никакой незнакомец в неземной одежде. Все же она не сомневалась. Заторопилась к дому и разыскала Эша.

- Тебя ищут.

- Знаю. Много дней уже знал.

- Откуда? Что им нужно?

Он не дал прямого ответа:

- Нэн, как ты думаешь, неужели я совершенно не сумел приспособиться к здешней жизни?

Она искренне удивилась:

- Не сумел? Да ведь ты принес жизнь, мудрость, здоровье, добро всему, к чему прикоснулся! Как ты можешь говорить, что ты чего-то не сумел?

- Потому что... при всем том... я не стал одним из вас.

- Добавь - слава богу! Зато ты сделал гораздо больше. Ты все здесь изменил - внешне и изнутри. Земля и те, кто ею живет, стали лучше благодаря тебе. Ты превратил меня из глупой девчонки в то, что я есть. Ты стал отцом Эша-младшего. Не спрашивай ты меня, может ли ложка сахара подсластить океан - лучше уж я поверю, что в нем стало меньше соли.

- Но ты несчастлива.

Она покачала головой:

- Счастье существует для тех, кто доволен всем, что у него есть, и ничего больше не хочет.

- А что бы ты хотела? - спросил он.

- Такой жизни, где мне не пришлось бы прятать тебя, - живо ответила она. - Жизни, в которой ты и Эш-младший, и его дети и внуки могли бы улучшать мир, не вызывая подозрения и зависти. Хочу мира, не омраченного перебранкой, недоверием, враждебностью. Думаю, что ты немного приблизил такой мир.

- Они хотят, чтобы я вернулся, - вдруг сказал он.

Она услышала эти пять слов без опасения: для нее они ничего не значили. Она внимательно изучала его лицо, как будто выражение его лица могло ей все объяснить.

- Они хотят, чтобы я вернулся, - повторил он. - Я им нужен.

- Но это чудовищно! Сначала они отослали тебя в мир дикарей, потом решают, что ошиблись, и свистят, чтобы ты вернулся!

- Нет, - возразил Эш. - Все сошлись на одном: люди здешнего общества, как мы их себе представляли, должны быть ближе всего к эпохе, для которой я больше гожусь, чем для той, в которой родился. Не надо было мне приходить, а раз уж пришел - надо вернуться.

- Силком! Как же еще расценивать: все сошлись на том! Давление силой... И еще прикинулись, будто это для твоей пользы! Это же оправдание слабости. Еще неизвестно, кто больше дикари: мы или твой народ!

Он отказался спорить и защищать существа, угрожавшие, пусть даже впустую, ее жизни с мужем и сыном, минутному добру, творимому Эшем в графстве Эвартс, надежде, что он сможет сделать больше. Эш смиренно считает, будто они выше его. Она никогда об этом не спрашивала, но что, если их развитие не выше уровня Эша? А если теперь уровень стал ниже легкий регресс? Что, если, достигая способностей, повергавших Эша в такое благоговение, они утратили кое-что от его честности, неподкупности и вернулись к модели, которая не выше, чем на Земле в 1960 году? Она честью готова была поклясться, что так оно и есть.

- Ты, конечно, не уедешь?

- Я им нужен.

- Ты нужен и мне. И Эшу-младшему.

Он нежно улыбнулся ей:

- Нельзя же сравнивать - нужен ли я одному-двум людям или миллионам. Зов любви и утешения нельзя противопоставлять зову жизни. Такие рассуждения годятся только для самопонимания. Так можно жестокость выдать за милосердие, а разрушение - за обновление.

- Значит, не уедешь?

- Пока ты мне не скажешь, чтоб я ехал.

На следующий день она бродила по саду, вспоминая, каким он был запущенным до появления Эша, какое лицо было у Джози, как она сама беспокоилась. Она шла по новому саду, где цвели молодые деревья и не засох ни единый прутик, не осталось ни одной бесплодной веточки. Шла через новую ферму. Дом теперь не казался таким безрадостным и запущенным. Зеленые поля были прекрасны, пастбища обильны и сочны. Она подошла туда, где вчера ее настигла и увлекла музыка. Она неистово пыталась привести все свои аргументы, весь свой обвинительный акт. Музыка не просила, не убеждала, не спорила с ней. Она была сама по себе, вне досягаемости. Мелодия не была гордой или непреклонной, отдаленной от Нэн пространством, временем и высотой. В музыке было нечто сверхчеловеческое. Мелодия была далеко за пределами тех простых средств сообщения, которым научил ее Эш, но в чем-то была доступна и понятна ей. Нэн слушала долго - кажется, несколько часов. Потом пошла к дому. Эш обнял ее - и снова, как часто бывало, она поразилась, как может он ее любить без малейшего оттенка грубости.

- Ох, Эш! - воскликнула она. - Ох, Эш! - Потом добавила: - Ты вернешься?

- Надеюсь, - ответил он серьезно.

- Когда же... Когда ты уезжаешь?

- Как только все улажу. Много работы у меня не будет - ты же всегда помогаешь в делах. - Он улыбнулся: он никогда не трогал денег и не подписывал бумаг. - Я сяду в поезд в Хенритоне. Подумают, что я уехал на Восток. Немного погодя ты можешь сказать, что меня задержали семейные дела. Может быть, через несколько месяцев ты с мальчиком приедешь ко мне.

- Нет. Я останусь здесь.

- Люди подумают...

- Пусть их, - сказала она решительно. - Пусть их.

- Ты знаешь, я ведь тебя найду, если вернусь.

- Ты не вернешься. А если так, найдешь меня здесь.

С урожаем было все в порядке, как говорил Эш. Она вела дела после смерти отца. Руки у Мэксиллов всегда тянулись к работе. Торговцы так и перебивали их зерно друг у друга, но что будет на следующий год? И Нэн, и земля могут увянуть вместе без забот мужа. Морщины у нее на лице углубятся, волосы поседеют, рот ввалится. Деревья постепенно погибнут, плоды станут реже и мельче. С каждым годом хуже будет всходить пшеница, зачахнет, станет жертвой паразитов. Наконец, поднимется так мало жалких обглоданных стеблей, что расходы на посев не оправдаются. Потом погибнут плодовые деревья, все зарастет упорными сорняками, земля станет бесплодной. А она сама...

Она понимала, что слышит музыку только в воображении. Но иллюзия была так сильна, так невероятно сильна, что ей показалось на секунду, будто она различает голос Эша, будто слышит, что он передает ей - такие дорогие, интимные, утешающие слова.

- Да, - произнесла она вслух. - Да, конечно.

Потому что она наконец поняла. Зимой она будет бродить по всему участку. Будет поднимать твердые комки земли и отогревать их в пальцах. Весной станет погружать руки в землю с семенами, по локоть и еще глубже. Будет касаться вырастающих побегов, почек на деревьях, бродить по земле, отдавая ей себя.

Никогда не станет так, словно Эш еще тут. Но земля будет богатой, зацветут травы и деревья. Вишни, абрикосы, сливы, яблоки и груши не вырастут в таком изобилии, не будут такими сочными, как прежде, и пшеница не получится такой ровной и высокой. Но все будет продолжать расти, ее руки помогут этому. Ее пятипалые руки.