...Слева от Нагорного по железной дороге лежал казахский город Актюбинск, справа, почти на таком же расстоянии, уже российский, старинный город Оренбург.
Как-то так складывалась школьная, да и студенческая жизнь, что ему ни разу не удалось побывать в Оренбурге, только проезжал мимо, когда возвращался из Москвы на каникулы, да и то не часто, потому что студенты в те годы проводили лето на целине, в Казахстане. Из Оренбурга были родом его родители -- и погибший в войну отец, и мать. Когда получал назначение в Алма-Ату, подумал, что при возможности будет выбираться в соседние города.
Однажды в субботу, как и задумал, он приехал, наконец, в Оренбург. Ткнулся в одну гостиницу, в другую -- нигде мест, несмотря на субботу и то, он просился всего на одну ночь, не было. Стояло лето, ночи были теплые, он молод, и за трагедию это не посчитал -- проспал ночь на скамейке оренбургского парка, но уже больше никогда не ездил ни в город, что слева, ни в город, что справа. Да и времени не было -- элеватор с каждым днем требовал все больше внимания.
Возвращаясь из Оренбурга, из которого вышли многие татарские писатели и известный всему миру Муса Джалиль, Атаулин и не подозревал, что всего через несколько лет ря-[айдут крупное месторождение газа и от тихого городка, с его неспешной, несуетной жизнью не останется и следа. Бурно растущий индустриальный гигант подчистую снесет тихие кварталы красно-кирпичных купеческих особняков, с названиями, хранящими безвозвратно ушедшее время: Форштадт, Аренда, Татарская Слобода...
Ничего этого не предвидел Атаулин, и, возвращаясь на попутном грузовике в свой поселок, думал о таких же, как молодых инженерах, врачах, учителях, волею распределения попавших в сотни тысяч местечек, подобных Аксаю. И как они, наверное, отыскивая на карте свой райцентр, аул, кишлак, станицу, село, радовались, что рядом, в часе езды х, находится город. Какие строили планы! На воскресенье -- непременно в город: в музеи, театры, на выставки, в городскую библиотеку. Может, и бегут из маленьких местечек молодые специалисты, что городу нет до них никакого дела. Может, у некоторых надобность в этих коротких ках постепенно бы и отпала, прошла бы со временем тоска по городу, и нашли бы они прелесть жизни в своих маленьких местечках. А если и не нашли, то без особых тягот отработали бы положенное -- и за то спасибо. Если бы помнили о них, молодых сельских специалистах, не только об их работе заботились, но и о досуге. Вот у кого досуг -- самое больное, уязвимое место. Им, в большинстве своем выросшим в больших городах, как воздуха не хватало этих городов -- их шума, толчеи, театра, музеев, кино, чтобы не остановиться в своем профессиональном росте и развитии...
Так с горечью думал он, трясясь в кузове попутного грузовика, под высоким звездным небом Оренбуржья.
Иногда в Аксае после кино заходил он в парк на танцы. Тогда танцплощадка принадлежала взрослым, подростки избегали таких мест, да их попросту и не пустили бы, еще существовало четкое правило: что можно, что нельзя. На танцплощадке обычно больше половины молодежи было со стройки. Клайф, завидев на площадке начальника, непременно играл "Тишину"-- модное в те годы танго. Странно, как он догадался, что эта трошинская песня нравилась ему. И все же он не чувствовал себя здесь в своей стихии, поэтому особенно не задерживался, даже если и хотелось потанцевать.
Каждый раз, уходя с танцев, он невольно сворачивал из парка не домой, а на свою строительную площадку.
Сторож, старый казах Нургали-ага с берданкой, всегда был на посту. Он встречал Мансура приветливо и, зная его привычки, включал в проходной все прожектора стройки, наверное, далеко в степи виден был этот яркий костер света. Прожекторов для стройки Атаулин не пожалел -- освещение было под стать дневному. Иногда большие конструкции приходилось бетонировать и по ночам, без перерыва, чтобы шел однородный бетон, а иногда, когда стояла невероятная жара, бетонщики просились поработать в ночь--только ночь приносила прохладу и ветерок из степи. Он не спеша обходил огромную стройку из конца в конец, и хотя, казалось, он все знал о ней, вдруг в эти ночные обходы видел что-то более отчетливо, чем днем. За эти озарения он и любил ночные набеги на элеватор...
..."Всего лишь десять лет прошло, как я уехал из Союза, и уже мне что-то трудно понять и ясно представить,-- думал Атаулин.-- Может, следует спросить об этом у девушек из Кишинева, уж о досуге-то они наверняка все знают". Но так и не спросил. Все те, кого он знал и уважал -- а среди них были самые разные люди,-- никогда не мучились вопросом, как убить свободное время, всем им не хватало этого времени, и они считали, что это величайшее счастье, если выпадает редкая возможность отдохнуть, а уж как -- учить их было не надо. Все-таки все эти бесконечные разговоры о досуге возникают, наверное, от безделья, от нравственной пустоты, и тут никакими дискотеками не поможешь, и ломать копья, то бишь перья, не стоит...
...Январь в первую зиму на стройке выдался суровым: снега, метели, температура, как и летом,-- за тридцать, только ниже нуля. Стройка встала, в обычном режиме работали лишь арматурные цеха, хорошо оборудованные, теплые. В зимние месяцы у женщин даже повышалась производительность труда, и заготовками были обеспечены на месяц вперед. А вязать ее впрок, подвергая коррозии, не было резона.
"Что делать?" Этот вопрос витал на каждой планерке. И однажды Атаулин предложил:
-- Я вижу только один выход -- всем уйти в трудовой отпуск, а если надо будет, прихватить даже неделю-другую без содержания, но с условием, чтобы с весны сразу работать весь световой день и наверстать упущенное, иначе все наши старания по экономии и себестоимости яйца выеденного не будут стоить. Грея каждый кубометр бетона, паля костры, чтобы не смерзался раствор, сожжем не только всю опалубку, но и весь строевой лес пустим на дрова.
А если еще по какой-то случайности бетон окажется из-за холодов некачественным и конструкцию придется ломать -- полетят на ветер тонны цемента, а мы здесь перетряхиваем каждый мешок, чтобы и грамма не пропадало, я уже не говорю о трудозатратах. Товарищи, я прошу вас: идите к людям и постарайтесь объяснить, что делается это в интересах не только строительства, но и в интересах каждого рабочего. Да и что можно заработать, простаивая целый день у горящих костров?
Бригадиры поддержали Атаулина. Они и сами умели считать, не хуже молодого прораба, и между собой уже поговаривали о том же, но не могли подумать, что Мансур решится на такой шаг.
Конечно, не чувствуй он себя хозяином положения, не умей считать, не доверяй своему коллективу, бригадирам, вряд ли пошел бы на такое самоуправство! Эта уверенность день ото дня крепла в нем, потому что дела у них шли гораздо лучше, чем в Нагорном, где строили точно такой же элеватор. Шестнадцать вагонов, прибывшие, как и в Аксай , в праздник, простояли пять дней, и банк снял со счета строительства такой штраф в пользу железной дороги, что пришлось даже задержать зарплату рабочим. С рабочей силой в Нагорном дело обстояло лучше, но только потому, что девяносто процентов командированных оставалось в райцентре. В Аксае же требовались только специалисты: жестянщики, верхолазы, наладчики, монтажники -- рабочих массовых профессий готовили они на месте, да и к тем редким залетным командированным тут же приставляли своих толковых ребят, чтобы учились. Из-за командированных снижался фонд зарплаты, и заработков хороших в Нагорном у рабочих не было.
Управление держалось на плаву, как-то сводило концы с концами, общий перерасход фонда заработной платы по управлению был невелик, и даже общая производительность труда выглядела приличной. Себестоимость пока еще была терпимой, а освоение средств по рационализации и по подготовке кадров целиком шло за счет Аксая. Потому что часто менявшемуся руководству СМУ было не до Атаулина, не лезло оно в его дела, к тому же он и сам чувствовал свою силу...
Уже весной, в год пуска, стало ясно, что в эксплуатацию к хлебоуборке войдет в строй только элеватор в Аксае. Летом, объезжая объекты в Западном Казахстане, заехал в Нагорное управляющий трестом "Южэлеватормельстрой" из Алма-Аты.