— Слушай, герла. — Вася посмотрел на усевшуюся по-турецки Олю. — У тебя, между прочим, курнуть ничего нет?

— Есть, — неожиданно ответила Оля.

Вот уж чего Митя никак не ожидал. Оказывается, у этой красавицы в кармане наркотики!

Сам Митя никогда не курил и уж подавно не кололся. В институте, где он учился и был комсоргом группы, его знакомые и друзья тоже не баловались ни «травой», ни «болтушкой». К людям, употребляющим эти запрещенные, табуированные в обществе вещества, Матвеев относился с брезгливым отвращением, смешанным с откровенным страхом. И открытие, только что им сделанное, едва не лишило Митю равновесия как в переносном, так и в самом прямом, физическом смысле.

Ему расхотелось садиться рядом с красавцем, что же до Оли, то Митя попытался разобраться в своих ощущениях, нахлынувших теперь уже холодной, очень неприятной волной.

Его по— прежнему тянуло к ней, но страх и злость на то, что, пока они брели по ночным улицам, их сто раз могли «повязать», а найдя у девушки наркоту, -сообщить в институт, попереть из комсомола, да заодно и с факультета, может быть, вообще посадить, — эти страх и злость мешали ему относиться к Стадниковой по-прежнему.

Романтика прожитой ночи исчезла, словно ее и не было. Митя уже не хотел дарить Ольге цветы, о чем мечтал еще совсем недавно, гулять с ней по ночам, говорить ласковые слова и читать стихи. Теперь он думал только об одном — взять бы сейчас, сорвать футболку, стащить штаны да оттрахать наркоманку по полной схеме. Так, чтобы ходить не могла…

Вася, который вызывал у Матвеева нарастающее отвращение, что-то говорил Стадниковой, а Митя думал, что хорошо бы этого красавца обрить наголо да в армию, или на завод, или в стройотряд, где ребята корячатся каждое лето — весело, правда, но и кости ломит, и мозоли кровавые, и понос от бесконечных макарон с кусками свиного жира вместо мяса.

«Или просто в рог дать как следует, — думал Митя, глядя, как длинноволосый Вася, получив от Ольги пакетик, забивает в папиросу табак, смешанный с „травой“. — Настучать по жбану, чтобы не сбивал с толку девчонок… Сволочь!»

Правда, кто кого сбивает — большой вопрос. Оля ведь сама с наркотой по городу разгуливает. И затягивается умело, привычно…

Вася вдруг взял Стадникову за шею и привлек к себе. Оля вытянула вперед губы, словно готовясь его поцеловать, а длинноволосый красавец вставил папиросу горящим концом себе в рот и пустил из мундштука ровную, плотную струю голубого дыма. Оля втягивала его в себя, прикрыв глаза от удовольствия. Сейчас она выглядела такой соблазнительной, такой сексуальной, какой не была ни разу за прошедшую ночь.

— Слышь, мастер, — сказал Вася, растягивая слова. — Дернешь?

— Нет, — ответил Матвеев. — Я вообще-то не курю.

— Правда, что ли?

— Да.

— Ну, ты даешь. А дурь классная. Тащит в умат.

— Ладно, — неожиданно для себя сказал Митя. — Я пошел.

— Ну давай, иди, — покачал головой Вася. — Привет семье.

— Пока.

Митя посмотрел на Ольгу. Она не ответила на прощание, лишь кивнула — «пока, мол».

«Сволочь! — кричал про себя Митя, сбегая по лестнице. — Сволочь! — беззвучно вопил он, выскакивая на улицу. — Гадина! — неистовствовал он, летя широченными шагами к открывшемуся уже метро. — Сволочи! Гады! Суки!!!»

— Сколько времени? — повторила Оля.

— Сейчас…

Матвеев с трудом поднял руку и посмотрел на запястье. Часов не было. Стараясь не застонать от сверлящей голову боли, он сполз с кровати на пол и, встав на четвереньки, стал шарить руками по полу. Трусы, носки, брюки… Ага, вот.

Он поднес часы к глазам, но звонок в дверь заставил Митю вздрогнуть и отвести взгляд от светящегося циферблата.

— Кто это? — спросил он.

— А я знаю? — отозвалась Ольга. Она лежала в прежней позе, выставив на свет божий свою крохотную, но очень аппетитную попку и зарывшись лицом в скомканную подушку. — Иди посмотри.

Звонок повторился. На этот раз он был длиннее и настойчивее. Очевидно, ранний гость, стоявший на лестнице, поставил перед собой цель непременно разбудить хозяйку и заставить ее открыть дверь.

— Тебе это надо? — спросил Митя.

«Какие— нибудь гопники, -подумал он. — Знакомые алкаши. Наверняка. Прознали про Василька. Торопятся начать поминки. Как же — такой повод! Можно месяц пить на чистом глазу. Никто не осудит».

— Мне надо… Мне надо спать, — промычала Ольга.

Дверной звонок завопил снова, но на этот раз его дребезжанье слилось с пиканьем Митиного радиотелефона.

— Алё, — еле ворочая языком, сказал Матвеев, поднеся трубку к уху.

— Открывай, Матвеев! Ты чего там, совсем опух? — Голос Бориса Дмитриевича был бодрым и напористым. — Открывай. Е-мое, работать надо. Давай быстро!

— Э-э… Это вы? Вы где?

— Где-где… там! За дверью стою. Открывай, я тебе говорю!

— Сейчас… Сейчас, только оденусь.

— Блядь! — смачно сказал Гольцман. — А то я тебя не видел. Было бы на что смотреть. Открой дверь, тебе говорят, потом оденешься!

Митя натянул трусы и бросился в прихожую, натыкаясь на стены, задевая за углы мебели, матерясь и тяжело дыша.

— Что там такое? — недовольно крикнула Ольга, подняв наконец голову.

— Сейчас, — буркнул Митя, возясь с древними, плохо поддающимися замками.

— Ну, хорош! — весело воскликнул Гольцман, когда Митя справился с дверью и, распахнув ее, встал на пороге.

— Проходите.

Митю качнуло в сторону, и он привалился к стене.

— Трусы надень нормально, — ехидно заметил Гольцман, проходя мимо. — А то, по народной примете, отхарят тебя, симпатяга ты этакий!

Трусы на Мите действительно были надеты наизнанку.

— Где она? — спросил Гольцман, понизив голос, когда Митя захлопнул дверь и прошел вслед за Борисом Дмитриевичем на кухню.

— Там, — махнул рукой Матвеев. — Еще лежит.

— Ага. Хорошо. Ты, друг мой, давай-ка одевайся, мойся и дуй на вокзал.

— А что там?

— У тебя, Митя, мозги совсем заспиртовались за ночь. «Гротеск» приезжает из Москвы. Встречать надо. У них, между прочим, сегодня концерт.

— Сегодня?!

Митя схватился за голову.

— Борис Дмитриевич, у вас водки случайно нету?