Поразмышляв о том, что теперь вся надежда только на собственную расторопность и что в любом случае это пристанище лучше, чем квартира дальних родственников, которые со дня на день собирались попросить Бояна поискать другие варианты, Толик снова вернулся к картинам Алжира.

«Херня какая-то, — думал он, переходя от одного полотна к другому. — Это и я так смогу. Неужели находятся мудаки, которые за подобную мазню деньги платят? Что-то парит меня Алжир, не может быть, чтобы эту муть кто-то покупал».

Мысли его прервал громкий стук в дверь.

— Кто там? — спросил Боян, выйдя в прихожую.

— Свои, — ответил из-за двери мужской голос.

— Кто это — свои?

— Ну, открой, типа… Ты чего, чувак, елы-палы… Алжир-то дома?

— Нет его.

— А ты кто?

— Боян.

— О, ништяк… Кликуха подходящая. Давай, Баян, открывай, не боись. Я с Алжиром договаривался.

Боян снял толстую цепочку, повернул ключ, торчавший в замке, и открыл дверь. Чего ему, в самом деле, бояться? Денег нет, а пропитание, так сказать, хлеб насущный, в его положении можно получить только через общение с себе подобными. Сидя на диване в одиночестве, ничего не дождешься.

— Здорово, Баян!

На пороге квартиры стоял Василий Леков собственной персоной. Тот самый Леков, про которого Алжир несколько минут назад сказал, что он «беспредельщик» и что пускать его в мастерскую ни в коем случае нельзя.

«Что он мне, командир, что ли? — подумал Толик про Алжира, пропуская Лекова в комнату. — Мне нужно связи заводить. А этот Леков тут, в Ленинграде, не последний человек. Гений, все говорят. Только очень уж веселый… Ну, да и я, между прочим, не лох какой-нибудь…»

Василий, о котором Боян наслушался уже изрядно и которого видел несколько раз на концертах, тащил с собой гитару в тряпичном чехле.

— Слушай, выпить есть? — спросил Леков, падая на диван. Он был в мешковатых черных брюках, стареньких кедах и грязной белой футболке.

— Не-а…

— "Не-а"! — передразнил Бояна Леков. — Ладно, сейчас чего-нибудь сообразим.

Он полез в карман брюк, вытащил пачку «Беломора» и крохотный целлофановый пакетик. Боян опасливо посмотрел на запертую входную дверь.

— Не боись, хвоста нет, — сказал Леков. Он высыпал табак из «беломорины» в ладонь и смешал его с коноплей из пакетика. — Ты вообще-то кто?

— Я друг Алжира. Он, кстати…

— Я его, кстати, встретил на улице, — в тон Бояну сказал Леков. — Так что он в курсе, можешь не волноваться. Я тут поживу малость. Поссорился с предками, понимаешь ли. Нужно где-нибудь перекантоваться.

— Да пожалуйста. — Толик развел руками. — Я-то что? Я тут не хозяин…

— Во-во. Это верно. На, курни.

Музыкант протянул Толику папиросу, аккуратно и профессионально забитую смесью табака с «травой».

— Давай, давай, трава классная. Должно пропереть. А то сидишь, напрягаешься… Ты расслабься. Будь как дома.

Боян не первый раз курил марихуану и, в общем, знал в ней толк. Через час ему уже казалось, что они с Лековым знакомы много лет и секретов между ними быть не может. Толик рассказывал ленинградскому музыканту свою историю, просил советов, как бы ему выйти в люди, как бы попрочнее утвердиться в столичной тусовке (иначе как «столичным» он питерское общество не называл), а Василий, блаженно жмурясь и забивая новый косяк, отвечал, что все это ерунда и жизнь должна идти так, как идет.

— Ты возьми вот, как Алжир, намазюкай чего-нибудь. Авось станешь знаменитым, — смеясь, сказал он после глубокой затяжки.

— Да ты что, Леков, серьезно, что ли? Алжир ведь парит, не может быть, чтобы…

— Все может быть. Ты просто еще не въехал в наши дела. Алжир сейчас крутой мэн. У него фирма пасется — ты не видел еще?

— Нет.

— Увидишь. Я тебе серьезно говорю — мазюкай. Они, Алжир с дружками, сейчас нарасхват. То ли еще будет. Увидишь — ребята так поднимутся, что нам всем мало не покажется…

Леков говорил что-то еще, но Толик отключился — сначала он видел только шевелящиеся губы своего нового друга, а потом и они исчезли, смытые нежной, теплой волной целиком захватившего Бояна кайфа.

Когда Толя пришел в себя, обнаружилось, что в мастерской, кроме него и Лекова, находятся еще человек пятнадцать. Откуда они взялись, Боян понять не мог — телефона в Алжировой комнате не имелось. Видимо, направляясь сюда, Леков оставил им информацию о своем новом местопребывании.

Люди сидели на полу, на табуретках, принесенных из кухни, на диване, притиснув к спинке лежащего Толика, а Леков играл на гитаре и пел. Этих песен Боян еще не слышал — видимо, происходила премьера новой программы гениального музыканта, который писал свои произведения в огромном количестве и с фантастической скоростью.

— Круто, да? — спросил восхищенный Боян, обращаясь к сидевшей рядом девушке.

— Круто, — согласилась она. — Тише… На, дерни.

Девушка протянула Толику «пяточку» — докуренную почти до конца папиросу, остаток табака и конопли в которой был закручен умелой рукой в аккуратный серый шарик.

— Ништяк, — протянул Боян, затянувшись.

— Тише ты, новые же песни, — сказала девушка. — Не мешай.

— Слушай, — произнес Толик, не обращая внимания на предостережение. — У нас ведь магнитофон есть. Надо записать!…

— Конечно, — шепнула девушка. — Тащи…

После этого странного концерта Леков прожил в мастерской Алжира недели две. Хозяин так и не появился. Через некоторое время Викентий, зашедший попить чайку и выкурить папиросу с травкой, сказал Толику, что Алжир круто пошел в рост и снимается не где-нибудь, а в новой картине известнейшего режиссера Воробьева под странным названием «Вах!».

— Модная будет фильма, — сказал Викентий. — Этот Воробьев старается бежать в ногу со временем. Пошел в андеграунд. Ему показалось, что Алжир — главный представитель всей нашей тусовки. Ну, конечно, Костик — мастер людям мозги пудрить. Вот и замутил Воробьеву голову. Теперь он у него, у Воробьева, первый герой андеграунда, чуть ли не знамя — надо лишь поднять и нести вперед. Вот увидите, чуваки, эти двое, Воробьев и Алжир, еще станут культовыми фигурами. А мы все так в говнище и останемся.

— Да знаю я… — поморщился Леков. — Я им свою музыку предлагал. Воробьев даже послушал.