Они сложили шесть картин в довольно толстую стопку. Все работы Алжира были одного размера — видимо, он использовал стандартные холсты. Произведение Бояна оказалось несколько больше прочих, и его отставили в сторонку. Один из мужчин посмотрел на Толиков шедевр и сказал:
— Слушай, Петрович, эту я себе возьму.
— Бери, — равнодушно бросил «мент».
— Эй, ты… — Мужчина посмотрел на Бояна.
— Да?
— Сколько эта стоит?
— Эта?
Боян почувствовал, что вокруг него образовался густой туман, не только мешающий видеть, но, кажется, даже поглощавший слова, с которыми к нему обращались.
— Сколько стоит, спрашиваю. Ты оглох?
— А? Ну… Кажется, столько же, сколько и эти. — Толик кивнул на стопку Алжировых работ, уже перевязанную бечевкой.
— Столько же? Ладно. Это тоже Алжир?
— Нет, — ответил Толик. — Это я нарисовал.
— Ты? — «Мент» повернулся и посмотрел на Толика уже внимательнее.
— Да, я.
— Боян Анатолий Игоревич, — вдруг сказал «мент». — Родился в Вологде в одна тысяча… Ну, впрочем, дальше не буду.
Толик почувствовал, что его начинает колотить крупная дрожь.
— А меня зовут Андрей Петрович, — наконец представился «мент». — Вот и познакомились. Значит, твоя работа?
— Да.
— Хорошо… Ты долго собираешься здесь торчать? — Андрей Петрович широким жестом обвел мастерскую.
— Не знаю…
— Ладно, не ссы. Что-нибудь придумаем. Мы таланты в обиду не даем. Сиди пока. Жди Алжира.
— Так сколько? — снова спросил мужчина в костюме.
— Пять сотен, — ответил Андрей Петрович. — Выдай молодому человеку.
Мужчина, еще раз посмотрев на картину, полез во внутренний карман пиджака и вытащил пачку купюр в банковской упаковке.
— Держи, художник, — сказал он, протягивая Толику.
Боян взял деньги, посмотрел на надпись, шедшую по бумажной ленте, и замер.
Пачка пятирублевок. Сто штук. Пятьсот рублей.
Боян никогда в жизни не держал в руках такие деньги. И мало того, эта сумма была его собственная. Честно заработанная.
Толик был настолько потрясен случившимся, что даже не заметил, как ушли странные посетители, как посмеивался Андрей Петрович, поглядывая на ошеломленного Бояна.
В таком состоянии его и застал Алжир, появившийся в мастерской через двадцать минут после того, как покупатели унесли свежеприобретенные произведения авангардной живописи.
— Ты чего? — спросил Алжир, увидев замершего на диване Толика с пачкой денег в руке. — А это у тебя откуда?
— Это? — переспросил Толик. — Да вот, приходил тут один…
— Знаю, знаю. Буров. Мент.
— Мент?!
Толик и так был на сто процентов уверен, что таинственный и почему-то страшный Андрей Петрович — мент, но когда об этом сказал Алжир, ему стало еще больше не по себе.
— Конечно, мент, кто же еще… Он меня прикрывает. Клиентов дает. Только ты об этом особо не болтай. А то, знаешь… Я тебя пугать не собираюсь, но если лишнее ляпнешь, мигом уедешь в места, как говорится, не столь отдаленные. Это у них просто. А будешь молчать — общий бизнес делать будем. Понял?
— Ну…
— Ладно. Давай сюда деньги!
Алжир потянулся к пачке, которую Толик сжимал обеими руками.
— Э-э… Погоди! — Толик быстро сунул пачку в карман. — Это мои. Твои — вот. — Он показал на полиэтиленовый мешок.
— Ах, вот оно что! А твои — это за что же?
— Он и у меня картину купил. Я, пока тебя не было, тоже тут порисовал…
— Серьезно?
Алжир широко улыбнулся, взял мешок, высыпал на стол кучку банковских упаковок, быстро сосчитал общую сумму.
— Три штуки. Не густо. Ладно, это в последний раз. Цены растут, мой юный друг! Растут! Теперь по пять сотен мы ему хер что отдадим. Понял?
— Ну…
— Не «ну», а точно так! Ты, значит, тоже художник?
— Ну…
— Харэ нукать! Отлично! У меня сейчас с фирмой прямые связи пошли. Безо всякого Бурова будем работать. А если захочет в долю войти — пожалуйста, только цены пойдут уже другие. Создадим группу. Сейчас фирму только группы интересуют. Творческое объединение… «Звери», например. Как, нравится название? Группа городских художников «Звери»! Звучит?
Толик промолчал.
— "Звери"! Кроме картин, будем делать перформансы…
— Чего?
— Перформансы… С музыкой, балетом… Скульптуры…
Алжир ходил по комнате и сыпал идеями, не слушая замечаний и вопросов Толика. Он полностью ушел в себя, словно находился под действием сильного наркотика.
— За границу поедем, в Штаты… Все схвачено, все круто! Воробьев поможет! На премьере фильма устроим шоу!… Курехина привлечем, московских людей… Круто будет, я отвечаю!…
Так Толик вошел в группу Алжира «Звери». Целый год они работали не покладая рук — писали картины, изготовляли (другого слова Боян подобрать не мог) скульптуры из подручных материалов, в основном найденных на городских помойках, — и в конце концов на них стали обращать внимание на родине.
Между прочим, за рубежом они получили признание довольно быстро. Пока Боян малевал очередные «шедевры», Алжир вовсю мотался по Европе, «окучивая», по его собственному выражению, лучших галерейщиков, заводя нужные связи и даже порой получая заказы, а под них, разумеется, — авансы.
По ходу дела оба — и Алжир, и Боян — полежали по месяцу в психиатрической лечебнице на набережной реки Пряжки, и в их военных билетах проставили специальный код, обозначающий, что для обладателей этих документов служба в вооруженных силах исключена. О «Пряжке» у Бояна остались неприятные воспоминания. В отличие от Алжира, он старался не вспоминать о деталях обследования своего психического состояния. Алжир же, напротив, веселился и даже создал целую серию картин, бытописующих жизнь и нравы сумасшедших. Впрочем, эти картины мало чем отличались от остальных его произведений.
Иностранцы, с которыми Алжир водил знакомства, были людьми богатыми, добродушными и, по мнению Толика, совершенно невежественными. Разве здравомыслящий человек станет платить тысячи долларов за ту мазню, которую поставляла на европейский рынок группа «Звери»? Нет, конечно. А они, эти респектабельные знакомые ушлого Алжира, платили и просили еще.
Алжир и Толик организовали что-то вроде фирмы по скупке произведений своих ленинградских друзей. Среди этих друзей было много действительно настоящих художников, и работы их отличались от картин Алжира так же, как, к примеру, Храм Спаса на Крови отличается от песочных куличей, наштампованных ведерком пятилетнего бутуза.