— Уильяму Вестерлею все это было совершенно безразлично, я вас уверяю. Он был всего лишь приспособленцем, который с радостью воспользовался возможностью получить патент, могущий навсегда изменить его жизнь. Теперь-то мы знаем, что «Персефона» сполна ответила за все свои грехи, причем даже раньше, чем мы думали. Никто не нападал на этот бриг во время его следования вверх по Миссисипи, он затонул сам, с пятнадцатью членами экипажа на борту, возвращаясь в Новый Орлеан после одной из своих вылазок. Кара небесная, как сказал бы мой покойный отец.

По спине Лайнела пробежали мурашки, когда он вспомнил фотографию Вестерлея, показанную мисс Стирлинг. Он вновь увидел настороженный взгляд, напряженные черты лица, словно капитан боялся, что его в любой момент может поразить молния. Будто знал, что вскоре должно случиться что-то страшное с ним и его командой. Никто из англичан не произнес ни слова. Даже Сильверстоуны с интересом слушали рассказчика, не обращая внимания на музыку и разговоры за соседними столиками.

— Более того, Вестерлей женился на одной из Ванделёров, — продолжил мистер Стюарт, — а всем известно, что это самая гнилая ветвь генеалогического древа южных штатов. Дурная кровь привлекает дурную кровь, так всегда бывает.

— Ванделёр? — спросил в замешательстве Александр и посмотрел на мисс Стирлинг. — Разве не так называется населенный пункт на побережье Миссисипи, рядом с которым затонула «Персефона»?

— Именно так, профессор Куиллс, — подтвердил капитан. — Поселение образовалось вокруг плантаций Ванделёров, которые прибыли из Европы в Новый свет еще 200 лет назад в надежде разбогатеть.

— Это одно из этих южных владений с большими домами и полями с индиго[52], процветавших благодаря поту и крови закованных в кандалы людей, — добавил старший помощник капитана, тон голоса которого выдавал стойкую неприязнь. — Они были всего лишь рабовладельцами, бездушными людьми, с удачей которых было покончено после победы Союза в гражданской войне. Одному богу известно, что могло бы произойти в США, закончись война по иному…

Звон разбитого стекла заставил его умолкнуть. Все присутствующие повернулись в сторону мисс Стирлинг. Бокал выпал из ее рук и разбился вдребезги. Кларет выплеснулся на ее платье, но девушка, казалось, совершенно этого не замечала.

— Маргарет! — воскликнул капитан Хёрст. Он жестом подозвал одного из официантов. — С вами все в порядке, дорогая? Вы не порезались?

— Принесите даме другой бокал, — распорядился Стюарт. — И уберите тут побыстрее.

Пассажиры с соседних столов с любопытством наблюдали за происходящим, тем более, что мисс Стирлинг резко побледнела и смотрела на Стюарта невидящим взором.

— Рабовладельцами? — вымолвила она через несколько секунд. Девушка даже не заметила, что услужливый капитан Хёрст убрал с ее колен вымокшую салфетку. — Вы сказали, что Ванделёры владели плантацией, на которой использовался труд…

— Рабов, совершенно верно, — ответил старпом. — Я согласен, что это просто ужасно. Но, боюсь, это делали не только они. Все южные штаты Конфедерации эксплуатировали негров на своих плантациях. Сейчас это кажется неприемлемым, но Вы были бы удивлены, узнав сколько таких семей как Ванделёры считали, что в этом нет ничего бесчеловечного, и что аболиционистская[53] пропаганда Союза — это ничто иное, как предлог для того, чтобы разрушить привычный им уклад.

Лайнел, не отрываясь, наблюдал за мисс Стирлинг, но на этот раз вовсе не благодаря ее неотразимости. Неужели это та самая женщина, которая навела на него пистолет на Сент-Гильском кладбище? Лайнел увидел, как она нервно сглотнула, еще раз, еще…и встала, держась за край стола. Капитан Хёрст поспешил последовать ее примеру. Он выглядел весьма обеспокоенным.

— Маргарет, я начинаю волноваться. Хотите, я вызову врача?

— Нет, ничего особенного не происходит, — ответила она. — Это всего лишь головокружение. «Океаник» действует на меня так каждый раз, когда я поднимаюсь на борт. Скоро пройдет.

— Если хотите, можете пойти прилечь, ужин вам принесут в каюту. Возможно, там Вы почувствуете себя лучше, а то здесь слишком многолюдно…

Но девушка его не слушала. Она попрощалась с присутствующими легким кивком головы и направилась к выходу из столовой, придерживая руками залитую вином юбку. Пара официантов поспешила распахнуть перед ней двери. Лайнел проводил ее взглядом, и только когда мисс Стирлинг скрылась из виду, заметил, что все это время сдерживал дыхание. Он и сам не знал почему, но подобное поведение выглядело более пугающим, чем все возможные угрозы мисс Стирлинг. Вероятно потому, что покинувшая помещение женщина с потерянным взглядом ни капли не походила на мисс Стирлинг.

Вдруг Лайнел почувствовал пальцы Вероники в своей руке. В то время как капитан Хёрст возвращался на свое место, а лорд Сильверстоун возобновил разговор с Александром, девушка наклонилась к Лайнелу и прошептала:

— Ты думаешь о том же, что и я? Какая муха ее укусила, чтобы настолько сочувствовать страданиям рабов?

— Понятия не имею. Я также удивлен, как и ты. Впрочем, может, это и случайность. Может, это и вправду головокружение. Никогда не видел ее такой бледной, — Лайнел задумался. Сидящий рядом с ним Оливер возобновил беседу с леди Лилиан.

— А, может, ей просто не понравилось, что ее патрон возжелал заполучить рабовладельческое судно? — заметила Вероника.

Она без особого желания взяла со своей тарелки одно из канапе и откусила, Лайнел же лишился аппетита напрочь. Пока музыканты приступали к первым тактам следующего произведения, Лайнел заставил себя подумать о том, что мисс Стирлинг ни секунды не подумала бы о нем, окажись он в подобной ситуации. Через пару часов она будет сладко спать, словно ничего не случилось, и видеть во сне Богемские гранаты, кружевные туалеты и все, что князь наобещал в обмен на «Персефону». Кому какое дело, что ее капитан был отъявленным мерзавцем, если верноподданная Драгомираски добудет все, что нужно, чего бы это ни стоило?

В эту ночь мисс Стирлинг снились не богемские гранаты, а черные бриллианты.

«Семилетняя девственница, продается за пятьсот монет».

Никто не учил стоявшую на Анталийском невольничьем рынке девочку читать, но она столько раз слышала эти слова от проходящих мимо мужчин, что могла распознать почти каждую буковку, написанную на тяжелой деревянной табличке, висевшей на ее шее.

То утро ничем не отличалось от остальных. Девочка стояла на коленях на все том же колючем ковре, в той же позе, в которой заставлял стоять ее хозяин с первого дня, когда приволок ее на рынок. В маленьких ручках была та же унизительная табличка, едва прикрывавшая наготу и склоненную на грудь голову ребенка.

«Никогда не смотри им в глаза, — приказывал он. — Если только сами не попросят. А если все-таки смотришь, то делай это так, чтобы им было понятно — ты не забываешь о том, что ты всего лишь вещь».

Она смотрела, как туда сюда снуют мужские бабуши[54]. Они часто останавливались перед ней и говорили о маленькой рабыне так, словно она была слишком глупа, чтобы их понять. Красно-коричневые бабуши и белейшие шаровары, на фоне которых покрытый мусором и экскрементами пол выглядел еще грязнее. Вокруг нее часто кружил хозяин — самое темное пятно в поле ее зрения. Каждый шрам на ее спине начинал пульсировать, когда он подходил поближе с заткнутым за пояс кнутом.

— Пятьсот монет — что за безумная цена, — часто слышала она возгласы проходящих мимо. — Это же всего лишь отродье!

— Именно поэтому, — отвечал он. — Вы себе даже не представляете сколько может стоить семилетняя девственница в Анталии. Особенно такая, которая столько повидала, как моя. Это вполне справедливая цена.