Иногда чьи-нибудь пальцы проникали под завесу черных волос, заслонявших лицо, чтобы ухватить девочку за подбородок. Когда ее заставляли поднять глаза, она чуть не плакала от ослепляющего Солнца и пыталась смотреть куда угодно, только не на стоящего перед ней.

— Неплохо. Она будет красавицей, вот только дал бы ты ей еще подрасти, и тогда сможешь выручить целое состояние. Сейчас никто не будет тебе платить пятьсот монет.

Хозяин хмурил брови, часами ворчал после ухода потенциальных покупателей, а вернувшись домой, кнутом выбивал из девочки все, что она могла услышать за день. Девочка едва чувствовала боль — многочисленные шрамы ложились один на другой и спина почти превратилась в дубленую кожу. Урок она усвоил твердо: ничего не слышать, никого не видеть, ничего не говорить, ничего не чувствовать…

Рабство в Турции было отменено еще полвека назад, но если есть кто-то, заинтересованный в покупке человека, то он всегда найдет то, что ему нужно. Большинство уже родились рабами и знали, что останутся ими до конца своих дней. Для тех, кто пытался сбежать, пощады не было. Богатые европейцы, появлющиеся в Анталии, тоже не особо спешили довести до сведения властей о происходящем на дальнем побережье Средиземного моря. Мир предпочитал хранить молчание и не вмешиваться, в то время как дети и внуки греков, похищенных когда-то на Хиосе[55] турецкими войсками, жили лишь воспоминаниями о прежний временах. Прабабушка девочки была одной из многих крестьянок, насильно уведенных из родных мест далекой весной 1822 года[56], когда греки посмели возмечтать о своей независимости. Она забеременела незадолго до начала военных действий и была вынуждена родить прямо на улице на том самом рынке. Ее хозяин был ужасно недоволен, найдя женщину мертвой рядом с визжащей новорожденной, беспокоящей своими воплями остальных торговцев. Малышка тут же заняла свое место среди остального товара, годы спустя тоже самое сделала ее дочь, в жилах которой текла кровь неизвестного турка, который не захотел платить установленную сутенером цену за полученное удовольствие. Именно она стала матерью нынешней девочки, у которой не осталось никого в целом свете, никто не прикасался к ней, кроме тех мужчин, которые наблюдали, как она танцует обнаженной в доме своего хозяина. Они утопали в подушках, попыхивая кальянами, и пожирали ее взглядами подведенных глаз, строя предположения о том, каким станет ее тельце.

В тот день мысли увлекли девочку далеко от рынка. Немного осоловевшая от палящего солнца, она почти засыпала, когда женский голос вырвал ее из полузабытья. Женщины не часто появлялись в подобных местах, поэтому удивлению не было предела, когда обладательница воркующего голоска остановилась рядом с торговцем. Девочка знала, что ей не позволено поднимать голову, поэтому увидела она лишь появившиеся прямо перед ней белые кожаные туфли, в которых наверняка было ужасно жарко. Снова послышался ее голос, говорящий на неведомом девочке языке и в поле зрения девочки вскоре появилась еще пара обуви, на этот раз это были отполированные до блеска мужские ботинки, сиявшие на Солнце так, что девочка моргнула. Неужели они смотрят на нее?

— Четыре на правой и три на левой. Волосы и глаза черные, словно ночь, — произнес мужской голос на почти идеальном арабском. — Думаю, мы нашли ее.

Девочка притихла. Медленно, почти против воли, робкий взгляд покинул следы сотен бабушей на песке под ногами, потихоньку скользнул вверх и наткнулся на пару улыбающихся европейцев: она держала его под руку, он держал в руке трость с серебряным наконечником. Никогда в своей жизни она не видела таких бледнолицых людей. Женщина была не слишком красива, но обладала глазами цвета моря и была одета в очаровательное белое платье с кружевными рукавами и соломенную шляпку, украшенную тесьмой. А мужчина… от его вида у девочки перехватило дыхание. Высокий, светлые, почти как у альбиноса, волосы, напомаженные и зачесанные назад, изогнутые усы над любезной улыбкой. И улыбался он именно ей.

Привычным нажатием на затылок, торговец заставил ее снова опустить голову. Сердце затрепетало от осознания того, что хозяин удивлен неслыханной дерзостью.

— Прошу прощения, сэр. Это совсем неопытная рабыня, — услышала она его извинения медовым голосом. — Встаньте под этот тент, чтобы солнце вас не беспокоило.

Торговец явно был удивлен тем, что разговаривает на родном языке с одним из европейцев, которых он очень любил критиковать. Он стоял рядом с девочкой все еще удерживая ее голову и задаваясь вопросом почему эти люди выбрали именно его лавку из всего рынка.

— Эта рабыня — гречанка, верно? — спросил мужчина. — Откуда она у вас?

— Ее прабабушка была с Хиоса, сэр, насколько мне известно. Не из самой столицы, а одной из близлежащих деревень, из Калимасии. После того, как революционеры устроили резню в Триполи, наши войска решили их проучить. С тех пор у нас не было никаких проблем с поставкой товара.

Во время разговора девочка стояла, не шелохнувшись. Время от времени она трогала крошечные родинки на щеках, которые были едва различимы под слоем грязи, покрывавшем ее лицо. Она всегда так делала, когда нервничала. Калимасия? Что это?

— Значит, по рождению она не гречанка. Наверняка в ней течет и турецкая кровь.

— Боюсь, избежать подобного рода смешений среди рабов невозможно, как бы мы их не контролировали. Они, словно животные, которые подчиняются лишь инстинктам. Но если Вам нужна стопроцентная гречанка, то…

— Прежде, чем продолжить, мы должны кое в чем убедиться. Обождите минутку.

На этот раз заговорила дама и девочка вдруг увидела ее лицо совсем близко. Женщина осторожно, держась за руку мужа, села на корточки прямо на ковер. Ее совершенно не волновало, что платье никогда не восстановит свою белизну. Девочка нервно сглотнула, пытаясь прикрыть свою наготу табличкой. Рядом с женщиной, облаченной в кружева и драгоценности она ощущала себя паршивым щенком. Дама глубоко вздохнула, молча рассматривала девочку какое-то время и вдруг ласково улыбнулась. Ее арабский был гораздо хуже, чем у ее мужа, тем не менее, она могла вполне внятно объясняться.

— Это она, любовь моя, — она снова поднялась на ноги, — я уверена.

Сердце по-прежнему колотилось так, что девочка почти теряла сознание. Ее хозяин тоже был обескуражен, впрочем, в его случае это совершенно не отразилось на его поведении. Он поспешил схватить малышку за руку и поднял ее с колен, чтобы показать иностранцам ее зубы, хоть те и не просили об этом. Мужчины обменялись монетами, а женщина подняла с земли коврик, накинула девочке на плечи, чтобы скрыть наготу, и отвязала веревку, удерживающую табличку на шее. Девочка не знала, как реагировать на все это. Не знала, что делать и тогда, когда ее посадили в экипаж, ждавший у входа на рынок, проведя сквозь толпу зевак. Сиденья были обиты бархатом, и девочке показалась безумной идея о том, что она должна на них сесть.

Но, похоже, европейцев совершенно не волновало то, что она могла испачкать все песком, что у нее грязные ноги, а волосы плохо пахли. Как только кучер закрыл двери, пара обменялась взглядами, значение которых девочка не понимала. Мужчина привлек жену к себе и поцеловал в лоб. Девочка поняла, что они очень довольны тем, что произошло.

— Итак, — сказал мужчина, поговорив с женой на непонятном языке. — Как ты себя чувствуешь, дорогая? Надеюсь, тебе не страшно с нами? Разве тебе не хотелось никогда больше не видеть это ничтожество?

Девочка кивнула так робко, что дама всплеснула руками и воскликнула: «Бедняжка!» Дама сидела напротив и девочка увидела то, что ускользнуло от ее взгляда на рынке. Длинное платье, складки которого полностью прикрывали белые кожаные туфли, обрисовывала раздавшуюся талию. Тем временем, конный экипаж тронулся и начал отдаляться от рынка, погружаясь в шумную Анталию, о существовании которой девочка даже не подозревала.