- Сладкие или соленые? – поинтересовался он, глядя на так называемую жену из-подо лба.

- Сладкие, - спокойно ответила Катя, так же спокойно взяла со стола тарелку с супом и выплеснула все в мойку. Потом повернулась снова к Сергею и ровно сказала: - Давай разводиться.

Он так и замер с вареником во рту, отчаянно глядя на Катю. Потом пожевал немного для виду. Проглотил, почти как было, целиком. И хладнокровно произнес:

- Давай. Сметана есть?

- Майка принесет!

Писаренко вскочил и в сердцах бросил вилку на стол. Та громко звякнула и упала на пол.

- Майка?! – рявкнул инженер и, напоследок уронив еще и табуретку, направился в свою комнату.

Катерина проводила его взглядом. Подняла вилку, табуретку, постояла несколько минут посреди кухни, а полчаса спустя въезжала на попутке в Сутиски, гоня от себя мысли о том, что ждет ее дома.

Как инженер и машинистка увольнялись

- В общем, я все решил! – заявил Писаренко, уверенно глядя в глаза секретарю заводского комитета комсомола. – Не надо мне никаких рекомендаций. Я несу заявление по собственному на подпись Нелли Валентиновне. И все. Хватит.

С этими словами он скрестил на груди руки, готовясь обороняться.

Горский медленно отложил в сторону ручку. Сложил аккуратной стопкой бумаги, разложенные перед ним. Затем громко хлопнул гражданско-процессуальным кодексом УССР с комментариями. И сурово спросил:

- Все?

- Все! – кивнул Писаренко. – Порадую папу. Он и так считает, что я заигрался в романтика.

- Ради желания поиграть в прилежного сына ты готов оставить завод и людей?

- Брось! Никого я не оставляю! - отмахнулся он. – Нестеренко – прекрасный инженер. Сам понимаешь, как Петрова на пенсию отправят, его главным назначат. Так что не пропадете.

- Это ты брось, - Павел стукнул ладонью по столу. – Развел здесь розовые сопли. Кто на этот раз? Нарядчица? Сколько раз говорил тебе: разберись со своими бабами. В общем, так, - Горский вышел из-за стола и присел на столешницу перед Сергеем. – Заявление твое все равно никто не подпишет, да и я буду рекомендовать оставить тебя на заводе. А подашь ты заявление в партию. Документы на тебя я уже отправил. Поэтому, когда Петров уйдет на пенсию, еще посмотрим, кто станет главным.

- Я сказал, что я увольняюсь, - процедил сквозь зубы Писаренко. – Ни дня здесь не останусь больше, понятно?

- Ты когда последний раз в отпуске был? Вот и поезжай. Путевку в любой санаторий ВЦСПС я тебе гарантирую.

- Санаторий, - губы Сергея искривились, глаза сделались почти больными. – Сам поезжай. Ты не был в отпуске ровно столько же. А я все равно уеду, не удержишь. Не могу я с ней на одном заводе работать, понимаешь? Я с ней даже в одном районе жить не могу!

Горский снова вскочил на ноги.

- А она может? Ты ж мужик! Сейчас от этой убежишь. Потом от другой. Страна большая, бегать можно долго. А потом что?

- От какой другой? Ну от какой другой? Она у меня одна! И всегда была одна!

«И всегда будет одна!» - осознание этого так ясно прозвучало в голове, будто бы это только что произнес Горский над его ухом. Писаренко вздрогнул и посмотрел в окно.

Ночь не спал. Утром созрело решение, что надо уезжать. Не травить душу ни себе, ни Кате. Если ей нужен развод – так тому и быть. Девчонкой ее замуж взял. Почти несмышленышем. Она ошиблась. Он ошибся. И ответственность в первую очередь на мужчине. Ему и разгребать. Давно надо было, а он все тянул, все не решался. Может быть, тогда у Кати давно была бы нормальная семья, дети. А так привязана к нему, как та ее Зорька к колышку на лужайке.

Писаренко потянулся к графину с водой, наполнил стакан и тут же осушил его.

- Не руби с плеча, - спокойно, по-дружески вдруг сказал Павел. – Съезди домой, отдохни. Вернешься – решишь.

- Катя попросила развод.

- Вернешься – решишь, - отрезал Павел и снова сел за стол.

Сергей медленно повернулся к двери и, как больной, пошел прочь из кабинета.

Пишущая машинка традиционно смолкла. Лизка сверкнула из-за нее глазищами, подведенными синим карандашом. И тихонько вздохнула. Когда инженер Писаренко покинул приемную, она посмотрела на товарища Горского и грустно и проникновенно сказала:

- А от ви коли-небудь були влюблєни, Павел Николаевич?

- Был, - ответил Горский и решительно затворил дверь своего кабинета.

- Всьо, Катрусь! – страдальческим голосом, перемежающимся с рыданиями, проговорила Лизка Довгорученко, лежа на вышитой собственноручно подушечке на своей собственной кровати в своей собственной комнате, прицепив на голову тюлевую занавеску, которой мамка обыкновенно эти самые подушки для красоты накрывала. – Всьо! Сил моїх більше нема. Я рєшила. Буду увольнятися! Піду в колхоз, навіть і дояркой, аби хоч рожи його не бачить. Загубив він молодість мою, Катруська!

- Лизка! Ну, Лизка… ну перестань… - бормотала Катька, пытаясь успокоить подругу и поглаживая ее по голове. Потом стащила с нее дурацкую занавеску, глянула на ее перепачканное тушью лицо и, не сдержавшись, усмехнулась. – Какая из тебя доярка, Лизка! Ты же всех коров распугаешь. А Зорька моя тебя еще и лягнуть может. Она такая! Да и молодость твоя еще не прошла. Наладится все, вот увидишь.

Лизка горестно шмыгнула носом, выдернула у Катьки из рук занавеску и стала ею вытирать слезы. Слезы при этом продолжали катиться по лицу.

- Не наладиться. І щастя в мене вже не буде. Я ж його, Катруська, люблю. Думала, шо забула. А все одно люблю. І всі шість років любила. Зі всіма тими Шмигами… А він і не замічав нічого.

- Ну и чего реветь? – улыбнулась Катя, снова забрав у подруги занавеску и протянув ей носовой платок. – Любишь – это ж хорошо. Хуже было, если б ненавидела. Вот горе! – вздохнула она, снова погладив Лизку по голове. – А если с завода хочешь уходить, так лучше поезжай учиться. Все толк будет.

- І шо? Стала ти щасливєє від той учоби? Га? Куди я поїду? То ж всьо так далеко, і я його бачить не зможу. А тут хоч колись…

Катерина закатила глаза. Когда Лизка начинала искать свое предназначение, она не слышала никого и не замечала ничего вокруг.

- Лизка! Ну не реви ты, а... Вот видишь ты его сейчас каждый день – и чего? Ничего! А так уедешь, приедешь потом на каникулы, может, он соскучится.

- Не соскучиться! Він другую любе, - зарыдала Лизка пуще прежнего.

- Бывает, - резко пожала плечами Катя. – Что тут поделать… Ну не плачь же ты! – затормошила она подружку. – А то я сейчас тоже реветь стану.

- Тобі, Катрусь, шо рєвєть? Ты ж не влюбльонная! Через тебе Писаренко увольняється, а тобі хоч би хни! Лучче б я його позвала, он би мене скоріш поняв.