— И с этого дня вас оставили в покое? — спросил Максвел.

— О нет, — сказал взволнованно старик. Максвелу показалось, что он слегка перевозбудился от пирожных с кремом. — Меня никогда не оставляли в покое. В Перу и Чили, где я помогаю в области лесоводства, меня забирали несколько раз, но я показывал свое письмо от Варгаса, и они меня отпускали.

— А вам что-нибудь известно об этом Генрихе Бауэре? — спросил Максвел.

— Ничего. Хотя уверен, что бы они ни говорили о его прошлых делах, будь он мудрым человеком и останься жить з Германии, у него не было бы никаких подобных неприятностей. Эго только в Южной Америке творятся такие вещи. В Германии многие высокопоставленные лица старой нацистской партии занимают сейчас большие посты. И никто их никогда ничем не тревожит, и, если они сами никуда не вмешиваются, им никто мешать не будет.

Адлер пошел провожать Максвела.

— Как видите, отец не относится серьезно к своим неприятностям. Хотя какой позор, что ему приходится подвергаться подобным преследованиям. Он ведь замечательный старик. И меня больше всего мучит то, что это была не последняя попытка его похитить.

— Неужели после этой неудачи они предпримут что- нибудь опять?

— Уверен. Правительство предпочитает умалчивать о таких происшествиях, но убежден, что они случаются гораздо чаще, чем мы можем себе представить. Мы должны быть всегда к этому готовы, и нам нельзя ослаблять нашей бдительности. В этой стране никто не будет заботиться о вас, если вы сами о себе не позаботитесь. Одна мысль, что с моим отцом может что-нибудь случиться, невыносима. Мы всегда были очень крепкой семьей.

Не успел Максвел сесть за свой рабочий стол, как вошел Адамс. У этого человека были гладкие лоснящиеся щеки шотландского горца, на которых все еще горел яблочно-красный румянец, выделявшийся среди желтизны лица, свойственной жителям тропиков; по всему было видно, что этот человек решительно положил есть овсянку каждое утро до конца своей жизни. В работе управляющий был незаменим и знал это, что вынудило Максвела в конце концов смириться с некоторой его тупостью, столь же неисправимой, как и его акцент.

— Мадам Карранса здесь и хочет вас видеть.

По суетливому поведению Адамса и явному нежеланию смотреть в глаза можно было догадаться, что там за дверью на него здорово нажали.

— Наверное, вы уже слышали? — спросил Максвел. — Карранса исчез.

Адамс кивнул.

— Почему ей захотелось вдруг меня сейчас увидеть? Я сам совершенно этого не хочу.

— Она плачет навзрыд.

— Но что она ждет от нас?

— Она хочет, чтобы кто-то взял наш аварийный грузовик и поехал искать его. Она уверена, что он застрял в грязи где-то на дороге в Чако.

— У них есть свой собственный аварийный грузовик, не так ли?

— У них был, но кредитная компания конфисковала его.

— Не понимаю, почему я должен что-то делать ради этого человека. Принесите ей наши извинения и удалите ее. Скажите, что кредитная компания забрала и наш грузовик тоже.

— Она в совершеннейшем отчаянии. Если вы не собираетесь ей помочь, то хотя бы поговорите с ней.

— Не имею пи малейшего желания. Ведь именно меня ее муж все время пытался уничтожить. Ей, как никому другому, это должно быть хорошо известно. Почему она обращается именно ко мне?

— Потому что вы единственный человек, у которого есть аварийный грузовик.

— А где ее гордость?

— О какой гордости может идти речь, когда человек в таком отчаянном положении, как она.

— Карранса нагрузил свою машину кокаином и отправился в Асунсьон, когда дорога была еще официально закрыта и в некоторых местах, должно быть, находилась под глубоким слоем грязи. Если у него возникло желание попытать там свое счастье, то пусть выбирается оттуда сам. С ним могло случиться одно из двух: вероятней всего, он где-то застрял, при этом варианте единственное, что ему остается, это ждать, пока не высохнет дорога.

— На это может уйти целая неделя. Я слышал по радио сегодня утром, что там все еще идут дожди. Он может умереть с голоду.

Максвел не отреагировал на это замечание.

— Второй возможный вариант: наши парагвайские друзья схватили его; в этом случае он, вероятно, выйдет из строя на гораздо больший срок.

— Что ж, конечно, этот человек доставил вам много неприятностей, и вы имеете право поступить с ним несколько подло.

— Не забывайте, я плачу вам жалованье, и Гораздо большее, чем вы бы получали где-нибудь еще.

— Я и не забываю, но это не меняет мою точку зрения. Карранса ничего против вас лично не имел. Он боролся с вами только как со своим конкурентом.

— Точно так и я отношусь к нему.

— Говорят, он по-своему не такой уж плохой человек. Случись вам застрять в Чако, он наверняка согласился бы поехать и поискать вас.

Причитания мадам Каррансы доходили теперь и до кабинета Максвела.

— Послушайте, — сказал Адамс, — у меня есть пара свободных дней. Разрешите мне взять «уайт» и сделать все самому. Вам это ничего не будет стоить. Я залью бензин за свой счет.

— Пожалуйста, ради бога! — сказал Максвел, — Когда вы хотите отправиться? Завтра?

— Нет, сегодня, — сказал Адамс. — Если что-то делать, то лучше сейчас, пока этот малый не умер с голоду или ему не отрезали голову индейцы.

— Индейцы никому голову не отрезают. Это им отрезают.

— И, наверное, никто не умирает с голоду, застряв в грязи в трехстах километрах от ближайшей деревни?

— Слушайте, если вы хотите ехать сегодня, поезжайте. Я не держу вас.

Адамс резко повернулся и направился к двери, но Максвел окликнул его:

— Я решил ехать с вами.

— В этом нет абсолютно никакой необходимости, — сказал Адамс. — Зачем тратить ваше драгоценное время па это чисто благотворительное мероприятие?

— Сейчас плохая дорога. И одному ездить запрещено.

— Я знаю, как вести себя.

— Не вы меня беспокоите, а «уайт», — сказал Максвел. — Если я потеряю его, то должен буду заложить свой дом. Так что вам придется мириться с моим обществом.

Оставшееся утро ушло на оформление пограничных документов в полиции. Отправились только после полудня и лишь вечером доехали до Чарагуа. Там переночевали в «каса де уеспедес», девять человек в одной комнате; все спали одетыми, чтобы быть готовыми к тревоге, нередкой в пограничном городе.

С восходом солнца они вновь отправились в путь. Дождь перестал, намыв на дорогу сантиметров пять желто-коричневой грязи. Насколько хватал глаз, везде были видны чахлые пальмы, стоявшие на одинаковом расстоянии друг от друга, каждая в луже желтой дождевой воды. Почти на всех пальмах сидело по нахохлившемуся орлу, а какие-то птицы в переливающемся оперении зависли над потоками, текшими вдоль дороги, высматривая и выхватывая оттуда рыбу. Небо было совершенно необычного оттенка, такою Максвел никогда еще не видел: будто оно окрасилось от земли в желтый цвет. Адамс включил радио и нашел передачу новостей, в которой довольно злорадно сообщали об экономических трудностях у ближайшего ненавистного соседа. Прогноз погоды для района Чако был хорошим.

Они проехали мимо массивной американской машины, увязшей в грязи по бампер. Грязь здесь была цвета запекшейся крови. Капот автомобиля засидели птицы, покрыв его своими белыми засохшими кляксами. При приближении «уайта» в воздух поднялась большая белая цапля. Максвел притормозил, чтобы рассмотреть застрявшую машину.

— Она тут по крайней мере месяц, — сказал он, — надо же пуститься в такую поездку только с двумя ведущими! Вот вам результат!

— А как вы думаете, доедем мы до Меннонитеса? — спросил Адамс.

— Кто его знает. А почему вас это интересует?

— Мы смогли бы тогда захватить оттуда пару шкур ягуара.

— Нет, не смогли бы.

— Почему же?

— Ягуары охраняются. Эти животные под угрозой истребления.

— Но их шкуры можно купить десятками! И никого это не трогает.

— Меня трогает, — сказал Максвел.