Землю и небо заволокло седым туманом. Самолеты уходят в ночную мглу. Моторы гудят. Стальные воздушные винты вгрызаются во тьму и разрывают ползущую паутину туч.

- Ох, штурман, - вздыхая, говорит Преображенский. - Не к добру разбушевалась погода.

- Да, пожалуй, не к добру! - соглашается Петр Хохлов.

В фонарь кабины бьют капли дождя.

Полковник Преображенский идет головным, едва различая другие самолеты.

Сзади бессменно несут вахту стрелки-радисты старший сержант Рудаков и сержант Кротенко. Один в нижнем люке прижался у пулемета к холодному полу, другой к верхней турели. Они - часовые в полете. И хотя за бортом крепчайшая стужа, довериться ночи нельзя.

Температура все время снижается. Минус 34 градуса... 44 градуса... И наконец - 50 градусов.

Прилипшие к стеклу кристаллы слезятся, оползают и медленно тают. "Забраться повыше? - прикидывает полковник. - Но выше забраться нельзя! Самолет может покрыться льдом, отяжелеет и свалится. И тогда никакими усилиями его не удержишь. Спуститься пониже тоже нельзя. Риск. Значит, надо идти по узкой, слоистой туманной дороге".

Все на пределе: и нервы, и воля.

Вдруг мелькает берег залива и исчезает.

Преображенский то и дело бросает взгляд во мглу, отыскивая ведомых.

Фокин идет где-то сзади, потом вплотную приближается к самолету полковника да так и идет рядом, словно в обнимку.

- Слушай, Хохлов, я только что видел вражеский берег. Дойдем?

- Конечно, дойдем, полковник.

Двенадцать тяжелых машин движутся трудной воздушной дорогой на запад.

Тройка по центру... Впереди - полковник Преображенский.

Где-то сквозь тучи сверкнула луна. Полковник берет повыше. Шесть тысяч наскреб! Рука тянется к кислородному прибору:

- Рудаков, Рудаков! - зовет Хохлов радиста - Дышать тяжело?

- Тяжело, - доносится короткий ответ. Самолеты цепко держатся друг друга. Настойчивый Фокин все еще "висит" на крыле полковника.

- Кто тут повис у меня? Можно столкнуться.

- Лучше, конечно, отойти.

Штурман передает об этом радисту.

Гаснут навигационные огни. Но Фокин идет, ориентируясь по вспышкам из патрубков моторов. Не отстает!

Полковник, опасаясь столкновения, бросает машину то вниз, то вверх. Фокин, словно привязанный, не отходит. Полковник прибавил скорость. Скользнул. Бесполезно.

- Ну и шут с ним! Пусть так идет.

Прожекторы обнаружили их уже над территорией Германии. Из темноты выскочили истребители-перехватчики. Они кинулись, просвечивая ночную мглу, зашли полукольцом и помчались прямо к бомбардировщикам.

Ночью воздушный бой вести трудно, да это и не входило в расчеты группы Преображенского. Экипажи не могут, не должны открывать пулеметный огонь. Только уж в самых критических случаях.

Перехватчики мелькнули фарами, прогудели под крыльями бомбардировщиков, потом сами открыли шальной неприцельный огонь. Когда лучи фар скользнули по самолету полковника, кто-то не удержался - открыл ответную стрельбу. Фары исчезли. Два истребителя шмыгнули вниз.

Тучи рассеялись. Горизонт открылся. Хохлов увидел, как продолговатые плоские силуэты бомбардировщиков упорно продвигались вперед, за флагманом.

Над Штеттином прошли спокойно.

Вскоре в кабине полковника отказал один из компасов, но Евгений Николаевич только сильнее стиснул челюсти.

Он не торопился сказать об этом штурману, пытался еще как-то держаться. Но когда отказал и гирокомпас, Евгений Николаевич не выдержал:

- Хохлов, учти, дорогой. Я иду дальше, но вышли из строя оба компаса.

Глухая ночь. Высота семь тысяч метров. Возле фонарика на приборном щитке все металлические предметы кажутся покрытыми огненными каемками.

Только теперь Преображенский почувствовал сильную боль в голове. Руки перестали слушаться. А надо еще двадцать минут идти до цели. Двадцать минут? Пустячный срок. Холодные капли пота стынут на лбу, на руках.

Нужно дойти, во что бы то ни стало дойти. Сбросить все бомбы. Всех довести. Дотянуть...

Полковник делает глубокий рывок в кресле и приказывает себе: "Дойти!". Рука тянется к аварийному крану.

Как неподатливо и тяжело включается этот кран!

Высота - десять тысяч с запасом. Нельзя так щедро расходовать кислород! И Преображенский постепенно сбавляет животворную струйку.

Вышла из-за туч золотая луна. Что это? Мимо, прямо к земле, полетел самолет. Плоткин? Видно, потерял сознание.

Нет! Вот он, Плоткин. Значит, кто-то другой. И этот другой успел вовремя включить аварийный кран питания кислородом и занять свое место в строю.

Небо открылось. Желанное небо. А под ним - Берлин.

Нынешней ночью Берлин не такой, каким был прежде. Город словно прижался к земле. Затемнился. Только тонкие вспышки огня вырываются из труб электростанций.

Над центром Берлина самолеты по сигналу расходятся врозь. И вот уже первый квартал запылал. Видны улицы, площадь, дома и заводы.

Новые вспышки пламени. Это Фокин подоспел. Еще, еще! Больше света! Сейчас в Берлине хозяева - балтийцы!

Тонны металла рвут землю. Чудовищной силы разрывы будоражат фашистское логово. Василий Гречишников мстит за мать, за жену Оксану, которую немцы пытали в родном Петрикове, он мстит за маленького сына, за свою двухлетнюю девочку Валю.

Штурман Троцко сбрасывает одну бомбу за другой туда, где уже бушует пламя.

Вверх и вниз мчатся самолеты, делая глубокие развороты над полыхающими складами.

Немецкие зенитчики хотят заслонить город убийственным шквалом огня. Но балтийцы, залитые светом прожекторов, не отступают.

Труднее всех приходится Преображенскому. Кажется, что вся сила огня направлена на флагмана. Полковник торопится выйти из зоны огня. Через каждые пятнадцать минут экипаж сбрасывает бомбы.

Но вот, кажется, и немецкие зенитчики захлебываются. Они стреляют еще энергично, но уже не могут наблюдать результаты своего огня. В последний раз длинные белые и фиолетовые ослепляющие лучи упали поперек Берлина в 4.20 утра. Прожектористы сложили скрестившиеся лучи на землю. Одинокий истребитель промчался на северо-запад.

Советские летчики сделали свое дело. Перед рассветом они покинули Берлин.

Прошла усталость. Забылись тревоги ушедшей ночи. Но сделанное не забудется никогда.

На следующий день Советское информбюро поведало миру:

"В ночь с 15 на 16 августа имел место новый налет советских самолетов на район Берлина и отчасти на Штеттин. На военные и промышленные объекты Берлина и Штеттина сброшено много зажигательных и фугасных бомб большой силы. В Берлине и Штеттине наблюдалось большое количество пожаров и взрывов. Все наши самолеты вернулись на свои базы".

Да, балтийцы сдержали клятву Родине!

Они считали себя счастливыми летчиками. Больше всех был доволен старший лейтенант Афанасий Фокин. Во-первых, о нем, хотя и без указания фамилии, сообщалось теперь в сводках Совинформбюро. Во-вторых, наряду с другими он выполнил клятву. В-третьих, Афанасий Иванович считал особой честью для себя быть в бою рядом с полковником Преображенским.

- Ну и прилипчивый же ты мужик, Фокин! - в шутку сказал полковник, когда они сели за столик в буфете. - Как прицепился ко мне в Эстонии, как лег на крыло, так и не отстал до самого Берлина. Что за нежности! Тебе, видно, спать хотелось, Афанасий Иванович?

- Да нет, товарищ полковник, - смеясь, ответил Фокин. - Просто боялся снова отстать. Я знал, что с вами до Берлина непременно дойду.

- А признайся, Фокин, здорово устал?

- Очень, - откровенно ответил Фокин. - Мне легче было идти по вашим приборам.

- По моим? А ты знаешь, что компасы у меня отказали? Знаешь, что нас вел Хохлов? По компасам штурмана дошли до Берлина и обратно!

Твои герои, Балтика!

Для наращивания ударов по Германии Ставка Верховного Главнокомандования направила на Эзель 20 экипажей ДБ-3 под командованием майора В. И. Щелкунова и капитана В. И. Тихонова. Они действовали с аэродрома Асте.