Я прислушиваюсь и начинаю улавливать в пении жаворонка человечьи слова. Если до сих пор меня поторапливала Ольга, то теперь я начинаю ее торопить. Ведь у мамы лопнула кровавая мозоль.

Вот и жнецы завиднелись в белых мордовских рубахах, будто белые лоскутки разбросаны по полю. Подходим поближе, и лоскутки превращаются в гусей, и только уже совсем близко - мы угадываем женщин с нашей улицы. Шумно вздыхают под острыми серпами стебли ржи, ложатся в снопы спелые колосья. Женщин много, но Ольга словно по запаху чует, где работает мама, идет никого не спрашивая, уверенно ведет меня по колючему жнивью. Наконец мы отыскиваем нашу маму. Она тоже, наверное, чувствует наш приход, тут же выпрямляется и поворачивается к нам лицом. Увидев нас, светло улыбается и, кажется, особенно рада мне. Она вонзает свой серп в сноп и подходит к нам. Мы принесли ей на обед бутылку молока, хлеб, картошку, лук и полный чайник ароматного чая, заваренного душицей. Мама наливает полную кружку горячего чая и пьет маленькими глотками. А мне удивительно, что на улице и без того невыносимая жара, а она еще пьет горячий чай. Потом она спрашивает, все ли в порядке дома, и опять берется за серп. Обедать пока рано. Ольга начинает помогать матери, вяжет снопы и складывает их в крестцы. Мне тоже хочется работать вместе со взрослыми, но Ольга сердито отмахивается и говорит, чтобы я не крутилась под ногами. Я сажусь на сноп и наблюдаю за женщинами. Рядом с матерью жала Аксюта Локстинь. Она с трудом нагибалась, ей мешал большой живот. Поэтому она часто выпрямляется и подолгу смотрит в небо.

- Аксюта, ты не дождичка ждешь? - в шутку спрашивает мама. - А то домой шла бы, пока не поздно, - уже серьезно советует ей.

- Большого дождя не хочу, а от маленькой тучки не отказалась бы, - в тон отвечает она.

Мне надоедает сидеть на снопах, и я незаметно для всех вхожу в рожь. Здесь я как в диковинном лесу. Тяжелые колосья устало покачиваются над моей головой, касаясь усиками моих волос. Я выбрала борозду пошире и пошла по ней дальше. Не стало слышно хруста колосьев, голосов женщин. Где-то рядом кричит перепел: "Пить-пирить, пить-пирить!.." Жаворонок поет красивее, думаю я, потому что поет по-мокшански.

Вот-вот я должна выйти на другой край поля. Издали поле всегда казалось золотистым платком, наброшенным на склон горы. И вот сколько уже прошла, а все нет ему конца. Далеко уходить боялась, вдруг заблужусь. Правда, бабушка, говорит, что, пока светит солнце, заблудиться стыдно. Я поднимаю голову и, прищурившись, смотрю в небо, на нем ни единого облачка, а солнце совсем маленькое, но на него невозможно смотреть, такое оно яркое. И все же я смотрю и по нему узнаю, в какой стороне наше село. В это время рядом что-то зашуршало. Я присела на землю и, вытянув шею, стала шарить глазами меж колосьев. И тут увидела прямо перед собой серого зверька с большими ушами. Заяц! Он встал на задние лапки, задвигал передними, принюхался. Я невольно пошевелилась, и моего зайца будто ветром сдуло. Когда я возвращалась обратно, то услышала какое-то беспокойство в голосах женщин. И вдруг раздался крик. Я в ужасе побежала вперед. Мне показалось, что какая-то беда случилась с моей матерью. Не помня себя, я выбежала на жнивье. Три женщины возились у одного крестца, остальные собрались в сторонке.

- Мама, мамочка! - диким голосом закричала я.

Женщины, что стояли в кучке, оглянулись. Мама отделилась от них и подала знак, чтобы я притихла.

В это время кто-то из женщин у крестца радостно воскликнул:

- Сын! Сын!

Все заулыбались. Женщины разом заговорили, всем хотелось что-то сказать.

- Мам, а мам, - потянула я ее за подол, - а кто это так страшно кричал?

- Тетя Аксинья, - сказала она спокойно.

- А чего она кричала? - не унималась я.

- Человек родился, доченька. Он ведь всегда рождается с криком, чтоб все услышали, что он на свет появился.

И тут же раздался такой настойчивый детский плач, каким плачут самые маленькие дети.

У ближайшего крестца я увидела Ольгу, она нерешительно выглядывала из-за снопов, но подойти к женщинам не осмеливалась. Я побежала к ней сообщить такую важную новость.

- Человек родился! - кричу я ей.

Но она недовольно погрозила мне пальцем.

Никто не заметил, как подъехал на своем тарантасе председатель колхоза Шотин.

- Что за собрание? - еще издали крикнул он и остановил лошадь. Сунув кнутовище в сапог, направился к нам.

Навстречу ему вышла тетка Настя Попугай, махонькая женщина, но из всех самая голосистая. Она что-то сказала Шотину, а сама вспрыгнула на тарантас и подъехала к крестцу, у которого плакал ребенок.

Вскоре тетю Аксинью и ее маленького сына увезли в село.

ЛЕСТНИЦА

Мать заболела во время жатвы совсем неожиданно. К вечеру вернулась с поля невеселая, и лицо какое-то серое. Она сказала Ольге, что сделать по дому, а сама тут же легла в постель.

Мама редко болела, и мы даже не видели, когда она спит: утром вставала раньше всех, вечером ложилась позже всех. А тут слегла. Мы растерялись. Почти не разговаривали между собой, никто не ругался, никто не смеялся. Заходила Ольгина подружка Лена Егоркина, затараторила было, но Ольга быстро проводила ее на улицу.

На второй день я проснулась и увидела маму дома. Обрадовалась. Давно уже не было, чтобы я вот так проснулась и увидела маму. И печка затоплена, и в избе прибрано. А посреди пола, на солнечном пятне спала кошка. Мать сидела на конике и шила, ставила на Васины брюки заплатку. Я тихонько наблюдала за ней, не показывая, что проснулась. Иголка быстро сновала в ее сноровистых руках. И вдруг рука ее застывает, потом втыкает иголку в материал, а рукой прижимает бок. Глаза у нее закрываются, на лице появляются морщины. Но немного погодя мама опять как ни в чем не бывало начинает водить иголкой. Я поднялась и молча села рядом с ней. Она ласково кивает мне: "Встала? Умница".

- Где же остальные? - спрашиваю я.

- Ушли корм скотине заготавливать. Давно я приметила тот уголок с сорняком. Скосят ребята, вечером тачку большую попросим, сходим пару раз, вот тебе и полвоза сена.

Сегодня меня никто не заставляет умываться, но я умываюсь сама, чтобы мама осталась довольна мной.

- На-ка съешь свой завтрак. - Мама подает мне кружку молока и горбушку хлеба.

С улицы донесся скрип колес, и мама встревоженно кинулась к окну. Поглядела и я, ничего такого не увидела - ехал по дороге на своей ленивой кобыле водовоз Филька. Но мама на этом не успокоилась, нет-нет, и глянет в окно. Наверное, она кого-то ждала. Когда я кончила с едой, мама поманила меня пальцем:

- Иди-ка сюда. Ты вот что, сходи поиграй во дворе, да на улицу поглядывай. Увидишь Шотина, тут же беги ко мне. Если Шотин заглянет к нам, ты скажи, что мамы нет дома, в район в больницу пошла.

Я вылупила глаза: "Пошла в больницу? А передо мной кто стоит?"

Угадав мои мысли, мама виновато улыбнулась и взяла меня за плечи.

- Знаешь, Татуня, Шотин без бумажки не поверит, что я заболела. И в район не решаюсь идти. Хворь схватит-схватит живот - и отпускает. Пока дойду в район, хворь пройдет, что врачихе скажу? Или еще хуже, на дороге прихватит, не доплетусь до больницы, что потом делать? До завтра подожду, а там видно будет.

Я поняла ее. Молча вышла из избы.

Одной во дворе скучно. Рядом с хлевом стоял мой собственный дом кусочек земли, загороженный щепками. Здесь я играла одна или с Наткой. Тихоня не играл со мной в домики. Да и нет его сейчас дома, он целыми днями ездит с отцом на лошади. Отец у него на длинной телеге возит черную бочку с горючим. И ездят они за этим горючим аж в райцентр. Я завидовала Тихоне, так как я ни разу не была в городе. Сейчас решила сходить к Натке, с ней можно в классики поиграть или в школу. Не пришлось мне поиграть и с Наткой: на дверях у них висел огромный замок. Но я все же хотела заглянуть к ним в окно. Только забралась на завалинку, как услышала со стороны переулка стук колее. Вскоре я увидела тележку председателя колхоза. Я стремглав побежала к матери. Она в сенях чистила картошку.