- Мама, едет!

Бульк!.. - упала из ее рук картошка в ведро. Потом она бросила на земляной пол нож и, выпалив что-то про больницу, кинулась по лестнице на чердак. На чердаке прятаться удобно. Он наполовину набит сеном, да к тому же темно там, как в погребе.

Цок-цок... - где-то близко стучала копытами лошадь. У меня сильно забилось сердце, мне тоже хотелось спрятаться куда-нибудь. Но надо было ответить председателю, что матери нет дома. Шотина боялись все, потому что он был самым большим начальником в селе. Даже мы, детвора, никогда не бегали за его тарантасом. Частенько и взрослые, увидев его, уступали дорогу... А мамины подруги, когда ругали председателя, повторяли одну и ту же поговорку: "От шуток Шотина слезы текут".

Под самым нашим окном послышалось: "Тпру-у-у!"

Я так и присела у ведра с картошкой. Сначала я увидела его большие пыльные сапоги, потом руку с кнутом.

- Дома кто есть? - Словно гром раздался в сенях.

Я подняла голову и увидела Шотина всего. Лицо у него как сковородка, темное и сплюснутое, промокшие черные волосы прилипли ко лбу, брови длинные - торчком стоят.

- Язык есть? Спрашиваю, кто дома? - просверлил он глазами меня.

- Я, я д-дома. - Почему-то плохо слушался мой язык.

- Вижу, что ты дома, - одобрительно кивнул он. - А мать где?

- Она заболела, в город пошла. - Осмелев, я даже подняла нож, брошенный мамой.

Шотин заметил в чугунке чищеную картошку и нахмурился.

- А это кто почистил? - Он взял в руки картофелину и покрутил перед моим носом.

- Я-а почистила.

- Ишь какая ты хозяюшка хорошая! - подивился он. - Здорово умеешь чистить картошку. - Но он тут же сердито свел брови и строго спросил: Ночью постель мочишь?

- Не-е-ет, - покачала головой я.

- Постель, значит, не мочишь, сама обеды варишь, ого! - Брови его разомкнулись, и он улыбнулся.

"Надо же, и большие начальники могут улыбаться, как все!" - удивилась я.

- Пора тебя, мастерица, в поле брать, у нас как раз нет полевой поварихи. А теперь скажи, куда спряталась мама? Я вас обеих прокачу на лошади до самого поля! - И он начал щелкать кнутовищем по сапогу: хлоп-хлоп...

- В город пошла.

- Я тебе покажу "в город", - досадливо махнул он кнутом и шагнул к двери, распахнул и вошел в избу. Встав на цыпочки, он заглянул на печку, потом под коник. В избе больше спрятаться было негде. Молча он прошел мимо меня прямо в хлев. После хлева останется проверить только чердак. И он, конечно, не отступится. И вдруг у меня мелькнула мысль в голове, Как выручить маму. Я вспомнила, как Вася ловил Федю, когда тот собирался стащить с чердака яйца. Тот эти яйца менял в магазине на деньги и ходил на них в кино. Вот Вася и придумал - сунет под концы лестницы по маленькому кусочку сырой картошки, и как только Федя ступит на вторую ступеньку, лестница начинает скользить, верхний конец затарахтит по бревнам стены. Воришке доставалось...

Я быстренько отрезала пару кусочков картошки и сначала сунула под одну жердь, потом под вторую. Не успела отойти от лестницы, как на пороге появился Шотин. Он даже покачал головой, видя, как я вожусь с лестницей. Наверное, подумал, что хочу ее убрать.

- Анна, давай сама спускайся, а то поднимусь - не сдобровать тебе. С симулянтами у меня разговор короткий.

У меня задрожали коленки. Ну, думаю, пропала моя головушка, если мама покажется. Ведь как только ступит она на самую верхнюю ступеньку и лестница покатится.

Ждет Шотин, жду я. Мама не подает голоса. Мне хочется крикнуть ей, чтобы не показывалась, но рядом стоит Шотин. Вот он снова сует кнутовище в сапог и заносит ногу на ступеньку лестницы. Я уловила, как хрустнули под жердями картофелинки. Шотин, конечно, не слышал, ему было не до этого. Когда он ступил на третью ступеньку, лестница как бы ожила, дернулась с места и стала скользить вниз, верхним концом считая бревна стены. Я закрыла глаза: вдруг Шотин убьется! Когда открыла, увидела: Шотин стоял на четвереньках в луже воды. Оказывается, лестница задела ведро, в котором мыли картошку. Председатель, ругаясь, поднялся. Его руки и на коленях брюки были в грязи.

- А ну быстро неси воду и полотенце! - прикрикнул он.

Я вынесла кружку воды и полотенце.

- Поливай, - засучивая рукава, приказал он.

Сполоснул руки и принялся полотенцем вытирать с брюк грязь. Это чистым-то полотенцем!

- Ну вот и почистились, - сказал он спокойнее и выбросил полотенце в угол. И не успела я опомниться, как он схватил меня за подмышки и поднял наверх. Совсем близко я увидела его маленькие сверлящие глаза, на лице черные точечки - корни бороды, толстые потрескавшиеся губы. Мне стало немного жутко.

- А теперь скажи, радость моя, где же все-таки мать? - Буравчики в его глазах весело заиграли.

- В городе... - Я зашмыгала носом, вроде бы собираюсь заплакать.

- Ну, ну, сразу и плакать, - подобревшим голосом сказал Шотин и опустил меня наземь. Достал из кармана конфетку и присел передо мной на корточки. А он неплохой дядя, чего только мама боится его, думаю я про себя. Вот сейчас он мне конфетку даст. Не часто мне приходится пробовать конфеты в бумажках. Я протянула за конфеткой руку. "Оп" - и конфетка оказалась у него в другой руке.

- Скажи правду, где мама, получишь. - Шотин, улыбаясь, подмигнул мне, втягивая в игру.

- Да не надо мне твоей конфетки, мама из города в сто раз лучше принесет.

Шотин перестал улыбаться.

- Ишь, как партизан, заладила одно и то же. Хитра вырастешь, - он сунул конфетку мне в руку и поднялся.

Глядя на чердак, громко сказал:

- Завтра, Анна, покажешь свою справку. Женщины тебя дома видели. Накажу по всей государственной строгости! - И он широко зашагал через двор.

Когда не стало слышно грохота колес тарантаса, показалась мама.

В ШКОЛУ

Вечерами перед началом учебного года все разговоры в нашем доме были о школе. В нынешнем году собираюсь в школу и я. Но почему-то старшие покупали себе тетради, ручки, приносили откуда-то старые и новые учебники, мама вечерами шила кому-нибудь разную одежку, а обо мне и не вспоминали. Но я-то знала, что осенью мне исполнится семь лет. Надоедала матери своими просьбами, чтобы она не забыла и мне сшить новое платье да купить книжки.

Проходит несколько дней, прибегает к нам моя подружка Натка и сообщает, что учительница записала ее в первый класс. От обиды у меня сжалось сердце: меня, значит, не записала. Я еле дождалась вечера и, когда пришла с работы мама, выложила ей всю свою обиду. Мама пообещала поговорить с учительницей.

В воскресенье Ольга ходила в город на базар и принесла оттуда красивые книжки. Я взяла одну из них посмотреть картинки, но Ольга тут же забрала обратно.

- Не трогай грязными пальцами.

- Себе покупает, а мне нет! - воскликнула я негодующе. - Ведь я тоже иду в школу.

- Никуда ты не пойдешь. Тебе семь лет в декабре будет. Расти, килька. - Сестра похлопала меня по плечу.

- Мама, ты говорила с учительницей?

Мать развела руками, не решаясь говорить правду.

Я забралась на печку. Вот умру и пусть тогда знают, как оскорблять меня. Вытянула ноги, сложила на груди руки - стала ждать смерти и не заметила, как уснула.

Проснулась на следующий день и, наверное, ни за что бы не встала, да надо было на двор идти. "Ладно, умирать погожу пока, а там видно будет", решила я.

Но когда настал сентябрь, мне стало совсем худо. Мои друзья Натка и Тихоня каждый день уходили в школу, а я смотрела на них через щель забора и думала о том, как мне плохо и одиноко живется на белом свете.

Однажды Ольга усадила меня рядом с собой и ласково проговорила:

- Ты не тревожься, Татуня, что в школу не ходишь. Я сама буду тебя учить. Научу читать и писать. Ученой сделаю! - гордо заявила она.

- А книжку? - недоверчиво спросила я, приглядываясь к ней: нет ли в ее словах подвоха.

- И книжку найду. Только слушайся меня - все будет! - И она потрепала меня за волосы.