– Я выбрал себе псевдоним, – поспешил сообщить я. – Циклон! Что вы думаете по этому поводу?

Медина покачал головой.

– Не пойдет. Старик настаивает на том, чтобы статьи были подписаны настоящим именем, особенно если они выходят в постоянных рубриках.

Я пожал плечами.

– Может быть, подойдет мое имя по теперешним документам – Марсио?

– А как вы будете получать гонорары? К тому же, вы явно забыли, что официально эту рубрику веду я...

– В таком случае, можете подписывать мои статьи своим именем, если не находите в этом ничего предосудительного, – произнес я, изучающе глядя на Медину. Неужели он добивался именно этого?

Мой покровитель протестующе затряс головой.

– О чем вы говорите? Я никогда не посмею приписывать себе плоды вашего таланта! Это неприлично!

Успокоившись, я продолжал настаивать.

– Что значит неприлично? Я ваш должник, не так ли? Если бы еще речь шла о книге, тогда другое дело. Но несчастная телекритика...

Медина упорно не соглашался, негодующе размахивая руками и морща нос, но внезапно бросил:

– Я знаю, как мы поступим. Подпишем моими инициалами: Ф. М. Это ни на что не претендует, но хозяева будут удовлетворены.

– Делайте так, как считаете нужным.

Таким образом, были определены условия моей жизни на улице Тийоль.

А она была поистине королевской. Со мной обходились как с принцем крови, осыпали любезностями, холили и лелеяли. Утром Эмма подавала мне завтрак в постель и принимала заказ на обед. Словно настоящий набоб, я нежился в постели до полудня, просматривая газеты и еженедельники, которые приносил Медина. После обеда я бродил по пустынным дорогам Плато Сен-Клу, усеянным опавшими листьями. Редкие прохожие, попадавшиеся на пути, не обращали на меня ни малейшего внимания. Обычно я доходил до небольшого придорожного бистро, выпивал там чашку кофе и возвращался назад. За время моего отсутствия Эмма успевала навести порядок в доме. На столике в гостиной всегда стояли живые цветы.

Когда дом погружался в ранние сумерки, а за окном глухо шумела мокрая листва, Эмма, устроившись на своей любимой софе, читала детективы или что-то шила. Она встречала меня обычным вопросом:

– Хорошо погуляли, Ж-Ф?

Она стала называть меня моими инициалами, произнося их очень быстро, так что получалось нечто вроде "Жеф".

– Прекрасно, я обожаю осень!

– Потому что она разрушительница! Такая же, как и вы.

Эмма никогда не упускала случая упомянуть о моих качествах разрушителя, причем делала это без сарказма, поэтому ее замечания даже льстили.

Медина возвращался домой, как только последний экземпляр вечернего выпуска был отпечатан. Он рассказывал мне последние новости. За разговорами мы проводили время до ужина. Вечером, когда я усаживался перед волшебным ящиком, мой хозяин вновь отправлялся в редакцию, чтобы подготовиться к утреннему выпуску. Медина был настоящим трудягой, который не торговался из-за лишнего часа работы. Наверняка он был на хорошем счету в редакции и, как утверждала Эмма, успешно делал свою карьеру. Серьезную карьеру!

К концу недели все мы привыкли к этой странной жизни втроем. Она оказалась гораздо проще, чем я предполагал. Наше совместное существование значительно облегчалось благодаря отсутствию истинной близости между супругами. Я не только не мешал их семейным отношениям, а, пожалуй, даже дополнял их.

В начале второй недели, вечером, Медина вернулся с работы в сильном возбуждении.

– Знаете, что произошло? – завопил он с порога. – Редколлегия поручила мне написание ежедневной редакционной статьи. Она не должна уступать телерубрике, которая произвела фурор. Вы довольны, Жеф?

– Еще бы, я возвращаюсь к жизни...

– А не испытываете ли вы ностальгии по редакционным кабинетам?

– Нет. Я стреляный воробей и предпочитаю держаться подальше от дворцовых интриг.

За ужином мы определили протяженность и тональность моей будущей статьи. Действительность предлагала нам огромный выбор тем, стоило лишь залезть в это мусорное ведро: убийства, войны, терроризм, скандальные любовные истории, сделки с совестью, насилие, политические гнусности, словом, мне было из чего выбирать.

– Статья должна быть короткой, но беспощадной, – поучал меня Медина. – Она может затрагивать общие проблемы или второстепенных лиц, бичевать то, что подлежит бичеванию. Вы будете демонстрировать твердую, принципиальную позицию, не сворачивая с проторенной дорожки. Все это должно сделать ваше перо, Жеф! Здесь не требуется идти с открытым забралом на противника, как вы это делали до и во время войны. Предварительно вы должны тщательно отобрать свои жертвы. Вам предстоит бороться с ветряными мельницами, так как они гораздо менее опасны, чем великаны. Начните с налоговой службы. У нее нет лица, конкретного имени. Она ничего не боится, а обыватель это любит. Без этой темы за последние двадцать лет во Франции не состоялся бы ни один шансонье. Можете также обрушиться с критикой на известных звезд, но предварительно убедитесь, что они не спят с премьер-министром или с хозяином нашей газеты. В вашем распоряжении столько неразработанных сюжетов, столько дураков, которых можно вывести на чистую воду! Смело задавайте скандальные вопросы, типа: "Почему Пасха всегда выпадает на воскресенье, по какому праву?" Или: "Почему местная администрация терпит мусорные ящики на тротуарах?" Вы понимаете, куда я клоню? Пасха, местные органы управления являются весьма абстрактными понятиями. Французы любят критиковать то, чего нет. Когда же помои выливают на конкретного человека, это их смущает. По сути, у французов очень доброе сердце...

Медина говорил не переводя дыхания. Скулы вновь покрылись мелкими розовыми пятнами, в голосе звучали хлесткие и едкие нотки. С такими людьми лучше не ссориться. Было ясно видно, что он умел, как никто другой, уничтожить неугодного ему человека чужими руками, оставаясь при этом в стороне.

– Какая пылкость, Фернан, какая желчь!

– Я желчный? Ну что вы!

Слегка смутившись, он улыбнулся, но эта механическая бесцветная улыбка выглядела на его лице, как рана.

Редакционная статья в моем исполнении появилась на первой полосе его газеты три дня спустя. Она была короткой, не больше двадцати строк, но крайне хлесткой. Я посвятил ее празднованию 11 ноября. Если говорить коротко, то ее содержание сводилось к следующему: зачем праздновать старую победу, если у нас остается комплекс побежденных? Попытки придать блеск увядшей славе свидетельствуют лишь о падении духа французов. Я советовал начать праздновать поражения, так как именно они открывают путь к возрождению. Статья была написана четко, выверенно, смело.

Протягивая мне свежую газету, Медина выглядел смущенным. Я понял причину его смущения: под моей статьей красовалось его полное имя: "Фернан Медина".

– Я очень расстроен, – оправдывался он, – но старик настаивал, чтобы я полностью взял на себя ответственность. Сколько я ни пытался возражать...

Я постарался его успокоить:

– Какая разница, чье имя стоит под статьей, ваше или мой псевдоним? По крайней мере, сейчас я удовлетворен тем, что помогаю вашей карьере.

Тон, каким я произносил эти слова, не соответствовал их смыслу. Медина это тотчас же заметил и со вздохом сказал:

– Вы сердитесь на меня. Вы меня презираете, Жеф!

– С чего это вдруг вас стала мучить совесть, Фернан?

Он больше ничего не сказал, и в этот вечер мы изо всех сил старались говорить только на посторонние темы.

Жизнь продолжалась. Время текло спокойно и безмятежно. Мне нравился уютный дом, его серый фасад, облысевшие каштаны, ржавая железная ограда... Я обожал свою комнату и вечера перед экраном телевизора в обществе Эммы, в которой я все больше и больше видел сходство со счастливой, ко всему безразличной кошкой. Мне нравилось писать мои статьи, пусть даже и выходившие за подписью Медины. Я не имел права рассчитывать на моральные дивиденды, так как Жан-Франсуа Руа больше не существовал. Приходилось довольствоваться материальным поощрением и удовольствием от самого процесса литературного творчества. В конце концов, для человека, оказавшегося в моем положении, это было не так уж плохо.