…Не узкий и не короткий, он скорее похож на укороченный ятаган. С более прогонистым, чем кривым, лезвием… и «клюющим» вниз «орлиным» острием. Мой "фирменный знак"…

— Возьми, возьми, солдат… — Прокопчённый низкосортным углём, в котором не сделать и лома, передо мной из облака струящегося к потолку сладковато-терпкого дурмана возник наклонившийся ближе Кяфар, и протягивал мне истинное совершенство. Должен признаться, что я видел много самых разных образцов оружия, но в тот момент у меня впервые так перехватило дыхание. Я не мог, я не смел, я просто не решался дотронуться до этого творения изначального, невесомого, нематериального пламени, словно боясь осквернить текущие сквозь него энергии незамутнённой, воистину вселенской мощи…

И мастеру пришлось меня даже уговаривать.

Изящная, исполненная неповторимой красоты линий и изгибов, словно живая и разумная, передо мною светилась олицетворением тайного могущества сталь… Она словно свежий, благоухающий плодами и росою сад, источала восхитительные вибрации, подобные тем, которые можно ощутить лишь от трепета молодого, стыдливо и доверчиво зовущего, девственного женского тела…

…Никогда не мог понять, как в таких диких, кустарных условиях можно делать такие вещи.

За весь вечер Кяфар ни словом, ни жестом не выдал своего недавнего горя. Он устроил мне праздник, и был самым радушным и добрым хозяином, какого я только мог себе пожелать.

…Мы сидели с ним за хорошо накрытым столом, пили какой-то бодрящий отвар, я не преминул тяпнуть что-то вроде финикового самогона. Или он был из плодов инжира? Не помню.

Помню лишь, что меня долго, очень долго, томно и умело ублажали какие-то миниатюрные, слегка раскосые, смуглые женщины…

Заунывно, тихо и проникновенно звучал барабан. Помню, я пил что-то вроде кумыса, лёжа в прохладной ванне с благоухающей водой, а нежные руки женщин ласкали и массировали моё избитое и уставшее тело…

А потом… Потом мы много и неспешно курили гашиш… и просто грустно молчали. Каждый о своём, пока араб не нарушил этой вязкой и приятной тишины:

— Его зовут Гяур. Я сделал и назвал его именно для тебя, — в честь самого могучего и мстительного среди духов, — Духа Гор. Он даст тебе сил, не обернётся против тебя, и никогда не покинет твоей ладони. Как бы ни был силён твой враг, им он никогда не сможет завладеть. Пока ты спал, моя мать совершила над ним ритуал. И когда она вернулась, первым, что она произнесла, были такие слова: "Этот человек и эта часть души моего сына пойдут одной дорогой и… умрут вместе"… Ты прости, что говорю тебе такое…, у нас не принято говорить человеку о скорой смерти… — он поднял на меня извиняющийся взгляд.

Я усмехнулся: — Кяфар, я умираю каждый день. По всяким глупым и важным поводам, в зависимости от настроения и придури тех, кто отправляет меня на смерть. В самых разных местах и разными способами. И для меня это уже так же обыденно и привычно, как, скажем, для тебя по утрам умыться и разжечь горн. Это, как твоё для тебя, — моя работа. И для меня давно нет никакой разницы, когда и как это случится. — И рассмеялся уже от души, успокаивающе похлопывая его по предплечью.

Показалось ли мне, или он действительно успокоился немного?

— …Я видел и запомнил твою руку, иноверец. У нас не принято жать руки так, как это делаете вы, европейцы, но пожав тогда твою с искренним чувством, я приобрёл вдвойне, — прочувствовал силу твоего неуёмного, большого сердца… и сделал таким образом мерку. — И он показал мне свою ладонь.

— Твоя рука моей, как брат. И хотя ты не моей веры, я знаю, что Гяур примет тебя за меня. И не раз оставит тебя жить именно тогда, когда многие умрут. Это лучшая работа моей жизни. Никогда мне не удастся больше ни превзойти, ни даже повторить подобное. И я горжусь тем, что моим лучшим ножом будет владеть такой боец…

Ты сделал всё, как и обещал, воин. И даже больше, чем смог бы на твоём месте другой… — он покачал головою:

— Ты пошёл один против Саргиза. И убил там всех… всех, о ком я просил… Мне иногда страшно даже думать, что ты — земное воплощение Шайтана… Я так и не знаю твоего имени, хотя Аллаху оно и не нужно, он знает всех в лицо. Всех своих благословенных детей, и тех, кто живёт по закону чести. Я думаю, он разберётся, — кто ты есть на самом деле. А мне не остаётся ничего другого, как верить тебе и благодарить…

Он поднял к небу гноящиеся от постоянной работы с жаром и огнём глаза, тихо выдохнул и произнёс:

— Я буду молить Аллаха о том, чтобы твой земной путь оказался длиннее пути самого Магомета. А теперь прощай, воин. Я буду петь о пристанище душ своих близких. Не хочу, чтоб ты видел мои слёзы…

…Услышав меня, зэк подпрыгивает, разворачивается и нервно сглатывает; его глаза начинают шарить по моему лицу. Словно пытаясь запомнить меня навеки.

Словно от того, насколько хорошо мой образ врежется ему в память, зависит его поганая жизнь.

А может, просчитывает возможность какой-то будущей мести?

Моё лицо, раскрашенное в боевой «орнамент», подразмытый вездесущим дождём — оно, пожалуй, скажет ему совсем немногое. Лишь то, возможно, что я далеко не случайный в своей «работе» человек. И что я тот, кто, возможно, сейчас обыденно и просто лишит его никчёмной жизни…

Хмырь, похоже, настроен весьма решительно… Он начинает «играть» мачете, перекидывая его из руки в руку, покачивая торсом, — мягко и плавно, словно водя длинным хлыстом по воде… — почти как заправский регбист… Словно рисуя телом картины…

Хм… Парень знаком с техникой «нипао»? Это для меня не ново, но чтобы это знал зэк?

— Ну…что же ты, а? Типа, крутой? Давай… Иди…иди сюда… Дядя краповый берет сейчас разделает тебя на кучку маленьких лягушат…

Ах, вон оно что… Твоё прошлое, словно не теряемое оружие, всегда с тобою, говоришь? Ну, тогда ты умрёшь более жёстко… Как это и подобает не обычному мужику с сохой, а воину.

…Правило "четвёртого круга" просто до безобразия, но чертовски действенно против ЛЮБОЙ техники владения холодным оружием. Будь то перочинный ножик, скальпель, меч или секира.

И я начинаю свой собственный танец… Мягкий и странный, не похожий ни на что другое. Скорее всего, лишь на замедленную пляску обожравшегося мухоморов шамана.

…Ватные и неловкие корявые ноги… — они так обманчивы. Поникшие плечи и неловко растопыренные пальцы правой руки — словно пьяный пытается дотянуться до стакана…

Левая — она держит нож плашмя на ладони… — расслабленно, прижимая лишь большим пальцем лезвие. Рукоятью от себя, на противника…

Небольшая амплитуда нескладных, «резаных» и «плавающих» движений. Ну, паралитик, ни дать ни взять!

Ермай крайне озадачен, но отступать теперь уже некуда. Он бросил вызов, и понимает, что чуда не будет. Я намерен его выпотрошить. И он знает, что я не возьму вот так просто… и не сжалюсь над ним. Как в кино. Он назвался героем… и теперь он или вырежет мне гланды… Или просто умрёт здесь. Болезненно и страшно.

…Нервно вытерев нос рукавом, Ермай осторожно подбирается ближе, поддёргивает на себя ладонь с зажатым в ней куском сталюки…, заходит бочком на круг… и делает первый, быстрый пробный выпад. Не слишком сильный, — скорее для острастки. Как бы наперерез и вдогонку. Для проверки моих нервных синапсов и реакции. Он рассчитывает, что я отпряну, отпрыгну…либо попросту тупо напорюсь на его "нож".

Вместо этого я наоборот, — тут же резко сближаюсь, пропуская его клинок подмышкой…и сильно бью головой в широкую переносицу. Поворот руки вокруг его локтя, "на гадюку"… Рывок на себя и чуть вверх…

Несильный толчок — тут же и не мешкая — руками в грудь… и я сам от инерции удара уже на расстоянии трёх шагов от «крапа». Тот, не устояв на ногах, падает на одно колено в грязь, очумело мотает гудящей башкой, чуть подавшись вперёд и выставив далеко перед собою свой кусок железа. Будто эта глупая мера в состоянии помочь ему, сейчас почти незрячему, удержать меня на почтительном расстоянии…