Практически всё носило огромную схожесть с армейским вариантом. Либо классная имитация, либо… Либо их одевали чуть не в «Военторге». Странно всё это.

Ну, можно предположить, что ребята тем или иным путём приобрели всю эту, по нынешним временам, роскошь. То есть обменяли, отняли, украли, наконец.

И при этом убрались с места обмена, купли или хищения живыми. Сейчас пристрелят за вынутую из земли торчащую там без дела корявую палку. Так что — или они невероятно везучие, или жутко боевитые.

Первое, скорее, вернее второго.

Хотя кто знает, — сколько их и где засели, и какие есть у них «спецы» для проворачивания подобных дел… А может…

…Внезапно я осознаю, что позади меня тишина просто неимоверная. Он не помер там?

— Эй, плотва полудохлая! Ты где там завонялся?

Сопляк чирикнул что-то страдальчески, но несмело затрещал изнутри своими ветками.

Выбраться всё-таки решил…

Его тихие стоны и болезненное шипение могли бы разжалобить и камни.

Всё-таки он ещё почти ребёнок. Вряд ли ему больше девятнадцати.

— Давай, ползи сюда, чирей, глянем тебя…

Под негромкие «а-ааа-ааайййй» и "оё-ёй, как больно, дяденька…" я разрезаю ему пропитанные странным жиром штанины. Они уже совершенно остыли, и вываренный жир застыл почти белесой липкой плёнкой на мокрой ткани.

Запах какой-то странно знакомый… Словно горечь кислотной крови не выпарилась при кипячении.

Нечто похожее на кровянистую зайчатину. Но точно не пойму.

…Волдыри на красноватых участках кожи уже начали мелко «морщить» и едва заметно опадать. Выступившая в них жидкость почти побелела.

Некоторые лопнули, выпустив из себя "лимфу".

Значит, не выше второй степени. Скорее, первая.

Штаны плотные, ожог больше оттого, что от навара сильно разогрелась сама ткань. Так быстро она при такой плотности влагою не пропитывается.

Да и пострадали, к его счастью, лишь икра, обе голени спереди от колен вниз, да часть наружной поверхности бёдер. Не самые натираемые части тела при ходьбе. Не то, что те же икры, к примеру.

Иначе сидеть ему тут до полного выздоровления месяц, не меньше.

Ну, это я так. Лишку оптимизирую. В нынешнее время его, если оставить вот так, не станет через три-пять дней. По разным причинам.

От сепсиса до зверья или лихого люда.

Да и голод не особо побалует без стороннего ухода таких вот «военных» инвалидов. В таком состоянии он разве что на карачках сможет нарыть себе с десяток дохлых корешков.

— Будешь орать над ухом — будет ещё больнее, понял? — Пацан выпучил глаза. Он не может взять в толк, — почему орут не оттого, что больно, а наоборот…

Знал бы ты, щегол, какие славные я раздаю подзатыльники любителям поорать…

И пока он туго соображал, что к чему, я всаживаю ему дозу обезболивающего. Прямо в икру. Он вскрикивает… и тут же испуганно притихает, поскольку по его уху начинает растекаться новая и не менее болезненная краснота…

— Я тебя предупреждал. Предупреждал?

Быстрый кивок в ответ. Дошло.

Укол во вторую он отпраздновал уже просто героическим молчанием. Молоток!

В первом же вещмешке, наспех порывшись, нахожу санитарный пакет. Добротный и почти свежий. Чудеса, да и только…

Ладно, поудивляюсь потом. А пока сооружаю из подручных средств, а точнее, из тонких веток, срезанных ножом, некое подобие каркаса. Того каркаса, что ляжет на особенно поражённые части ног на «подставках» из ватина и синтепона. Надранных из «камуфляжей» убитых и положенных на наименее поражённые «островки» кожи.

Каркаса, поверх которого пойдут бинты обычные, а затем — «бинты» из ткани тех же курток. По крайней мере, конструкция некоторое время не даст прилипать повязкам. Смажу ожоги и пропитаю верхний слой самого «кожуха» конопляным маслом, чтобы не проникала грязь и влага… — и гуд бай, пацан! У тебя своя дорога, а у меня — своя. Ковыляй потихонечку, что говорится. Туда, откуда прибыл.

Это всё, мой милый, что я могу сделать для тебя.

Ну, разве что ещё напоить тебя по-быстрому горячим чаем…, пока есть время. Да дать на дорогу пару галет. Первое тебе необходимо сейчас, второе… Пригодится, наверное…

Во всяком случае, я тебе этого желаю.

— Ну как, зелень плюгавая? Полегчало? — Сидящий без штанов, с аккуратно затянутыми в эдакие «онучи» ногами, он напоминает калеченого Буратино, которому вдруг по пьяни решили приладить набитые ватою тряпичные ноги. В огромных крепких башмаках, благодаря которым не пострадали его стопы.

Выглядит он комично, — худющий и нескладный, с болезненного вида кожей и в сильно несвежем белье, — но мне не до смеха. Самое бы время сладить ему подобие штанов, а то так и заморозит задницу-то…

Оглядываюсь по сторонам, придирчиво выбирая, кто из начинающих коченеть трупов в клёшах пошире. Поняв мои мысли, курчонок начинает лупить испуганно глазами — думаю, ему и в страшном сне не могло привидеться надевать одёжку мертвяков.

— Надо, дурень! Иначе подохнешь раньше, чем дотопаешь… хм!.. домой. Заразу подхватишь, а то и морозы, того и гляди… Да что я тут с тобой нянчусь, мать твою так?! А ну-ка, сдирай быстро штаны во-он с того, с самой толстой жопой! — Показываю на дымящийся на краю догорающего костра труп.

Подзабывший о боли хлопец почти бегом, насколько позволяют ему его «протезы», бросается выполнять моё приказание. Думаю, он правильно рассудил, что куда лучше щеголять в штанах не по размеру, от которых ещё пока не несёт мертвечиной, но остервенело тянет чужой застарелой мочой, чем лежать в этой же куче. Да ещё и с почти голой задницей, наслаждаясь посмертным бездельем…

И пока он с превеликими предосторожностями натягивал это вонючее тряпьё на себя, оберегая целостность повязок, я случайно бросаю взгляд на то, что ещё можно назвать костром, предварительно оживив его буквально несколькими ветками. Чай же, поди, согреть ещё надо! И тогда мои глаза находят то, что совсем недавно варилось в том злосчастном котелке…

Откровенно говоря, поначалу просто не поверил этим своим собственным глазам…

Бугрящееся прокипевшими и сильно вываренными выпуклостями «крупянистых» волокон, все в ошмётках коричневой белковой пены, — в серо-коричневой глинистой жиже и разном мелком лесном мусоре лежало нарезанное крупными кусками белесое человеческое мясо…

…Сколько ни услышь о той или иной дичи в мире, сколько ни сталкивайся с ней в реальной жизни, — всегда найдутся вещи, к которым просто нельзя ни привыкнуть, ни которые можно понять. Каннибализм — одно из таких непотребств, которым нет ни понимания, ни прощения.

— Пацан… Как это назвать?! — мой глухой голос заставил мальца оторваться от застёгивания тугих пуговиц на ширинке, и затравленно глянуть на меня, хмуро смотрящего на ЭТО.

Не знаю, понял ли малолетний болван, что я в курсе того, что ЭТО такое, — сам ли догадался, или это было написано, выжжено на моей физиономии, — но только он сдуру и с перепугу истолковал моё потрясённое молчание по-своему. Скорее всего, он вообразил, что я ору на него из-за того, что так бесхозно и расточительно в грязи и золе валяется мясо… Еда. Одна из главных и истинных ценностей этого мира…

Похоже, среди своих «товарищей» он, в силу возраста и неопытности был, скорее всего, кем-то вроде служки.

Потому как он максимально быстро, насколько позволяло его положение и непривычная стеснённость в ногах, бросился к котелку… Подхватил его… и начал торопливо набивать валявшимися тут и там кусками…

При этом он сбивчиво твердил, выковыривая из почвы втоптанные в неё ошмётки, словно оправдывался передо мною за допущенную ранее неловкость и собственную медлительность:

— Сейчас, дядя… Сейчас… Если его хорошенько в ручье помыть и снова подогреть, мясо можно будет есть… Я сейчас, я мигом…

Кровь ударила мне в голову…

Кажется, я тоже ударил. Его.

Ударил сильно и не раз, потому как придя немного в себя, я обнаружил, что пацан лежит в странной позе, неподвижно, разметав руки и ноги, словно выброшенная на берег дохлая морская звезда.