Невольно я со щемящей грустью вспомнил собственное детство. Свой ущербный, жёсткий детский мир.

Отца, вечно занятого собственными мыслями и странными делами, с которым мне редко удавалось найти, о чём даже просто поговорить…

Просто пройти с ним гордо по улицам, держась доверчивой ручонкой за его крепкую ладонь… Не знаю, стоит ли уже высказывать прошлому свои детские обиды… Но я вдруг остро, от души, до привкуса крови в горле позавидовал этому мальчишке, что с головою купался в отцовской любви и ласке все свои незрелые годы. Как же ты, должно быть, был счастлив, рыжий молокосос…

…Время текло, тикало неумолимо, и как ни хорошо было глазеть на огонь, копаясь в памяти и нежась в волнах его ласкового тепла, у меня было дело.

— Жук… — Он вздрогнул, пока ещё не отрывая глаз от своих "туманных далей":

— Д-да…

— Что из себя представляет эта «армия»? Сколько их? — Он, наконец, словно нехотя оторвался от собственных мыслей и переключился на эту тему. Помедлил, будто прикидывая:

— Сколько? Я думаю, дяденька, пару тысяч их есть точно. Но они не сидят все на одном месте, вот в чём дело. Постоянно приходят и уходят куда-то. Словно по поручениям каким-то. Постоянно новые лица. Вроде как это место — что-то вроде сборного или промежуточного пункта.

— Х-ха! Пересылка, этап ещё скажи! — я насмешливо глянул на Жука. — До фига знаешь, сопля…? Такие слова умные порешь, — "сборный пункт", "промежуточный пункт"…

— Ага… — Довольный похвалой, тот даже заулыбался. — «Наблатыкался» там, у них. Так вот. Поэтому, мне кажется, их гораздо больше. Знаете, их вообще трудно назвать однородной армией в полном смысле этого слова. Там были люди и в военной форме, и в охотничьей.

Многие приходят туда вообще в гражданском рванье. Как дохляки, вставшие из могил. Кожа да кости. Так их на месте там «банят», стригут, кормят. Обучают. Чем-то там лечат, если вши и прочее. Там даже врачи есть. Переодевают уже в форму. Вооружают. А потом, когда очухаются, уводят колоннами куда-то. По сотне и больше за присест.

Я присвистнул. Вот тебе раз! И сколько ж реально через этот… и подобные ему, накопители, прошествовало народа? Не просто гражданских попрошаек, а БОЙЦОВ?! И куда всё это воинство затем растекалось?

Жук тем временем заливал вдохновенно и взахлёб:

— Знаете, немало там и кавказцев, хотя основной костяк составляли мужики, похожие больше на русских. Не знаю, — русскими ли они все были на сто процентов, потому что мне слышались иногда странные слова. В основном большинство молчало. Командовали нами вообще несколько человек. Те точно русские. А, вот ещё… Среди них долго была какая-то группа… Потом ушла. Так перед ними все просто ходили на задних лапках.

И выглядели они просто…ну, просто шикарно, наверное. Человек двадцать пять. Форма — просто суперовская! И держались они как-то обособленно. Ни с кем в разговоры почти не вступали. Только с каким-то Минаком. Он там навроде командира над остальными был. Но те ему не подчинялись. Скорее, наоборот. Как отдельная каста, честное слово! — Парнишка ожил, отвлёкся и разговорился.

— Форма чёрная? Как кожаная или резиновая на вид? — я уже знал, что услышу в ответ.

— Да… А Вы откуда знаете? — Жук даже перестал жевать выданную мною галету. И застыл с набитым ртом.

— Да уж знаю. Ты ешь, ешь, давай. Мне идти надо. Сейчас сделаю тебе ещё один укол… — и прощай, брат.

Над поляной повисло тягостное молчание. Лишь слышно было, как потрескивает и шипит, под падающими в него каплями дождя, совсем уж несильно горящий огонь костра.

— Куда же Вы пойдёте? — Паша тупо смотрел на меня, как будто не понимал, что ну, не кинусь же я ему отчитываться о своих планах и маршрутах.

Спросил, скорее, для того, чтобы скрыть собственный страх. Страх перед пустым, чужим лесом. И наступившей ночью. Явно парень никогда не оставался в них один. Тем более так далеко от жилья и взрослого мира…

— Да так, Пашок… Прогуляюсь по своим делам-с… — Я встаю с бревна.

…Мне придётся бросить тебя, парень. Не таскать же мне тебя за собою до тех пор, пока не убьют или тебя, почти калеку… Или меня, — отягощенного твоим неспешным и малоскоростным присутствием. Ты виден и прекрасно слышен издалека, как тяжело пыхтящий тысячетонный локомотив. А мне… Мне в друзья и попутчики больше подходят тишина, скрытность и умение иногда почти не дышать…

Ты для меня сейчас — обуза.

Я ему так и сказал. Клянусь, из его глаз вот-вот готовы были снова брызнуть слёзы, но уже слёзы отчаяния. Его можно понять. Один, на полуприсядках, в раскоряку. И к тому же полный профан во всём, что касается того образа жизни, что так привычен мне… Куда я с ним, чёрт меня задери?!

— А… а куда же мне-то идти?! — в этой фразе было заключено всё невысказанное отчаяние мира. Но я на такие штуки не покупаюсь.

— Да не ори ты так, чудо в перьях… Куда хочешь иди, пацан. Я для тебя не папа, пойми. Скажи спасибо, что просто жить оставил. Ты ведь меня видел, верно?

Тот непонимающе кивнул.

— Мне бы по "долгу службы" приколоть тебя надо, как кабанчика. А я тебя лечу, разговоры тут с тобою разговариваю… Чуешь? Возвращайся к своим.

— Да уж, блин… Спасибо… Вот уж чего не хотел бы, так это идти туда. — Кажется, он обиделся. Ну, смехота… Распухшие губы подрагивают.

— Послушай, Жук… Я иду туда, где смерти будет больше, чем тебе доведётся увидеть за пять жизней. Ты хочешь, чтобы я привёл тебя под первую же пролетающую мимо пулю? — Молчание.

— Или под нож такого же мясника, как я? Мало ты увидел сегодня? — Сиренево-серые чернила ночи испуганно заколебались.

Будто протестовали против покусительств дождевых струй на бордово-оранжевые поля заботливо взращенных костром углей. Тех, что давали им успокаивающий шатёр мирного света. Похоже, сама ночь боялась оставаться сегодня наедине сама с собой.

Такую ночь лучше провести дома, под семью замками, в постели, в большом городе, на улицах которого ярко горят фонари и неспешно катят, мигая сине-красными огнями, многочисленные и бдительные патрульные машины…

Как нескоро мы ещё увидим всё это снова…

— Дядя… а хотите… А хотите, я покажу Вам, где их схроны?! Мне Кука как-то мимоходом примерно показывал… — Жук вскинулся, — он нашёл, как ему показалось, способ убедить меня взять его с собою…

— Схроны? — ему и вправду удалось меня немного заинтересовать. — Далеко?

— Нет! Здесь рядом, и аж два! — он жарко зашептал, почуяв мои сомнения. Ему так хотелось быть убедительным…

Я стал прикидывать. Последние двое суток я напряжённо оглядывался назад, — туда, где осталась База.

Но зарева и жирного столба дыма, свидетельствующего о нападении на мой дом, не наблюдалось. Не слышно было и канонады. Правда, с такого расстояния я мог её уже и не слышать. Но вот увидеть горение заранее и специально для этого приготовленных ям с дизельным топливом и кусками автошин я мог и отсюда. И слава Богу, что горизонт над горами так и не окрасился этими сигналами тревоги. Значит, «делегаты» исправно тащат моё «письмо» Вилле. И моя уловка пока работает, как надо. Я очень, очень на это надеюсь…

И значит, в запасе у меня есть ещё три, ну пять дней… За это время я могу наворотить такого…

Но эти схроны, которые то ли есть там, то ли их нет…

Вопрос: стоят ли они того, чтобы добровольно терять время, которого и так мало? И вдобавок ко всему тащиться к ним черепашьим шагом с калекой, ежечасно рискуя подставиться и засветиться?

Щенку только того и надо, чтоб я пошёл с ним, — ему будет не так страшно. Да и подохнуть он не хочет, понятно.

В его наивных глазах я читаю тайную надежду: что я вдруг сжалюсь и пристрою его где-нибудь, что ли?

А кста-аа-ати…

— Слышь…ты, селёдка пучеглазая! А откуда твои дохлые «братья» притащились с этим…мясом, бля…? Хотя бы сторону укажи!

"Селёдка" без колебаний вытянула руку в направлении Адыгеи. Почти. Потому как мнимая линия их маршрута, выходит, проходила по средней параллели между моим городом и Адыгеей, а не указывала точно на неё…